Дмитрий Стахов - Ретушер

Он уже давно слышал, что Таня вернулась из магазина, но все готовился, все собирался с силами. И наконец толкнул дверь, увидел ее, увидел, как она выкладывает на кухонный стол продукты из сумки.

– Доброе утро, Танечка! – сказал отец, но она не ответила.

Она, даже не обернувшись, открыла дверцу холодильника, начала перекладывать в него продукты со стола.

– Таня! Я хотел… Одним словом… – заговорил отец. – Ты должна понять… Мне уже значительно лучше, я могу и сам…

– Домашнего сыра не было. Я купила творог, – сказала она.

– Прекрасно! – Он сделал шаг вперед, положил руку на дверцу холодильника. – Творог – это прекрасно, но я хотел поговорить с тобой…

– О ключах. – На ее лице, полускрытом упавшими со лба волосами, такими тяжелыми, красивыми, так волшебно пахнущими, появилась неясная улыбка.

– Мне временами кажется, ты можешь читать мысли, – сказал отец и сел на стул. – Да, Таня, я хочу, чтобы ты отдала ключи. Мне значительно лучше. Чувствую себя прекрасно. Бодрости не занимать. И просто неудобно, что ты тратишь столько времени на мою скромную особу. Я смотрел газету объявлений. Там целый раздел – предлагают услуги. Вполне сносные цены. Ты брать деньги отказываешься да еще, я знаю, тратишь на меня свои. – Отец начал постепенно повышать голос. – Так не пойдет. Я уже один раз сказал. А ты продолжаешь! Что ты вбила себе в голову? Какая-то сказка! Это невозможно! – Он уже кричал, и кричал очень натурально.

Татьяна закрыла дверцу холодильника; скрестив руки на груди, прислонилась к нему, посмотрела на отца с легкой усмешкой.

Тогда отец поменял тактику:

– Тебе никто не поверит! Ты никому ничего не докажешь! – проговорил он медленно, как бы утомленно. – Тебя в лучшем случае высмеют, в худшем – упекут в Кащенко. – Он не выдержал, вскочил со стула: – Ну что ты смотришь? Ну что? – вновь закричал он.

Татьяна сняла со спинки стула сумочку, открыла, вынула конверт, и у нее в руках оказалось несколько фотографий.

– Любую! – сказала она ровным, как бы неживым голосом. – На выбор. Что вам стоит? Если это сказка – поиграйте с маленькой девочкой. Скажем, эту. Или – эту! Можно – эту! Зачем кому-то что-то говорить? Пусть все останется между нами!

– Нет! – продолжал кричать отец. – Нет! Ты меня не заставишь! Я уже в эту игру отыграл! Все! Все-все-все! – Он выхватил одну из фотографий, порвал в клочки, подбросил их кверху.

– Вот видишь! Вот! – торжествующе воскликнул отец, но Татьяна вынула из конверта точно такую же фотографию, сделала шаг вперед.

Вот тогда отец и решил поиграть в сердечный приступ. Он схватился за грудь, начал хватать ртом воздух, завалился назад. Она, конечно, его подхватила, помогла добраться до комнаты, усадила в кресло, пошла за каплями, вернулась, отсчитывая капли в стакан с водой, встала над отцом, потом подала стакан.

«Все напрасно! Ничего не получится!» – наверняка подумал отец и, машинально взяв стакан, поставил его на подлокотник кресла.

– Спасибо, но тебе лучше уйти, – сказал он.

– Выпейте! – Она опустилась перед креслом на одно колено: моление о чуде, моление об использовании дара.

– Выпью, – пообещал отец. – После того как ты уйдешь. И оставишь ключи!

– Выпейте! – повторила она.

Отец закрыл глаза и слабо махнул рукой. Как бы показывая: я тебя отпускаю, я на тебя зла не держу, ты заблуждалась, не заблуждайся впредь.

Ему был слышен звук ее шагов. Потом – звук открываемой входной двери. Дверь захлопнулась с грохотом. Отец открыл глаза. Он прекрасно понимал – так или иначе, но она вернется, и его лицо исказилось судорогой, а рука начала все сильнее сжимать стакан.

– Нет! – крикнул отец, зря расходуя силы. – Нет! – И швырнул стакан в стену.

И чего он ломался? Только потому, что к нему обращались с просьбой, тогда как раньше он или выполнял приказ или действовал по своей инициативе? Во всяком случае, согласившись, он бы обезопасил меня, своего сына. Да, это был мой отец, но он сделал все для того, чтобы общий наш дар – теперь можно сказать и так – по-новому заработал и в моих руках.

Не иначе – хотел меня погубить. Добился он этого или нет, решится уже совсем скоро.

Чуть больше чем через сутки он все же рассказал мне о своих ощущениях, о предчувствии ее возвращения. Даже попытался объяснить, кто она такая, но я его не слушал. Что вполне объяснимо: я был озабочен случившимся со мной самим; осознать связь между нею, отцом и собой, поверить в то, что отцовский дар теперь действительно мой – и всегда был моим! – я не хотел, несмотря на собственные открытия, собственные предположения, на ту же Андронкину, в конце концов!