Дмитрий Стахов - Ретушер

– Я так без тебя скучала! – сказала она.

– Я тоже без тебя скучал! – сказал я. Как пресно прозвучали мои слова!

Мы не давали друг другу никаких обещаний. Не клялись в вечной любви. Просто любили друг друга так, как могут любить пятнадцатилетние. Каждый из нас ждал признания от другого. Мы стеснялись.

Лиза решилась первой:

– Я тебя люблю! – сказала она и покраснела.

Я покраснел тоже. Мы стояли рядом и пунцовели.

Черт, черт, черт!

Неужели это когда-то было? И как ей удалось от меня отстать? Не иначе там, где она теперь обреталась, год зачитывается за полгода!

Отец очень скоро опьянел. Опьянел некрасиво, по-стариковски. Его лицо налилось, глаза начали слезиться, он стал говорить все громче и громче, размахивал руками, опрокинул графинчик, потом и вовсе сполз со стула.

Мы с Татьяной подхватили отца, перекантовали в большую комнату, усадили в кресло. Он, было возмутившийся, попытавшийся нам объяснить, что совершенно не пьян, что не надо делать из него дряхлого старика, успокоился, положил руки на подлокотники, закрыл глаза. Из полуоткрытого рта стекала струйка слюны, воротник новой рубашки потемнел. Постепенно его голова склонилась набок, он тяжело вздохнул и отключился.

Я подошел к шторам и отдернул их. На окнах большой комнаты тоже были решетки, но за решетками играли огни вечернего города.

Приоткрыв форточку, я достал сигареты, закурил.

И не оборачиваясь, я знал, что происходит сзади: Татьяна сидела возле кресла, заботливо держала отца за руку и что-то неслышное – как мне казалось, несвязное, что-то вроде колыбельной для взрослого – нашептывала ему в большое волосатое белое ухо. В руках у нее был пульт от телевизора: продолжая нашептывать, она переключала программы – с одного выпуска новостей на другой.

– Я никогда не встречал красивых женщин, которые с таким интересом смотрели бы новости, – сказал я, выпуская табачный дым в форточку. – Хотите быть в курсе?

Спиной я почувствовал ее взгляд.

– Хочу, – ответила она.

– И давно это с вами? – Я обернулся.

– Очень! – Она улыбалась. – С самого рождения…

– Мне кажется, вы боитесь что-то пропустить, – сказал я. – Ждете важного сообщения, а его все нет.

Ее улыбка погасла, она перевела взгляд на экран:

– Вроде того.

– О, я, кажется, перебрал! – неожиданно подал голос отец. – Генрих! Ты еще здесь?

– Еще здесь, но уже ухожу. – Я выбросил окурок в форточку. – Надо ехать работать. Я остался бы с вами поужинать, но…

Отец вытер рот тыльной стороной руки, страдальчески сморщился.

– Если ужин, то без меня. Я – спать. Так нарезаться! Стыд! Таня! Таня! – Отец звал ее так, словно она не была с ним рядом, словно не держала его за руку.

– Я здесь, Генрих Рудольфович, здесь.

– А! Да! – Отец моргнул, словно утомленная курица. – Стыд ведь, да, Таня?! Так напиться!

– Ничего. – Она говорила тоном сиделки, долгие годы проработавшей у сильных мира сего, свихнувшихся от непосильной ответственности. – Бывает, Генрих Рудольфович, бывает. Хотите, я принесу кефирчику? Или лимонного сока. Что принести?

– Сок. – Отец пьян-пьян, но соображать соображал и, похоже, получал удовольствие от подобной опеки.

Татьяна вышла на кухню, я же подошел к креслу, наклонился, поцеловал отца в щеку.

– Папа! Папа! Я пошел!

Глаза отца широко раскрылись, в них появилось совершенно иное, чем секундой раньше, выражение, он медленно поднял правую руку и обнял меня за шею.

– Будь осторожен! – произнес он совершенно трезвым голосом. – Будь осторожен!

– Я же не пил. – Я попытался освободиться от его хватки, но пальцы отца просто-таки вцепились мне в шею.

– Я не об этом, дурак! – Он оттолкнул меня, криво усмехнулся. – Будь осторожен, Генка! Будь осторожен! – Отец повернулся к Татьяне, выходившей из кухни со стаканом сока в руках. – Будь здоров!

Я дождался, пока отец выпьет сок, попрощался еще раз, пошел в прихожую.

Татьяна, скрестив руки на груди, последовала за мной. Увидев мой кофр, спросила:

– Вы всегда носите это с собой?

– Почти всегда, – ответил я. – Сфотографировать вас?

– В другой раз. Всего доброго!

– Всего доброго, – кивнул я. – Был очень рад познакомиться.

Проскользнув мимо меня, она открыла дверь квартиры. Я шагнул к двери и увидел, что она протягивает для рукопожатия руку. Простой, обыденный жест, но он был выполнен с удивительным чувством.

Ее рука была горячей, сухой, нежной. Ее голос был голосом Лизы. Она и вела себя как Лиза. И я до сих пор не уверен: может, такое действительно возможно? Может быть, это Лиза воскресла, ожила и под другим именем инспектирует – как здесь идут дела?