Эдуард Русаков: Майский сон о счастье

Как-то осенью, в октябре, мне позвонили из Союза художников и сообщили тревожную весть о том, что художественные мастерские (в том числе и мою) в ближайшие дни собираются выставить на аукцион (согласно тому самому 131му закону, о котором я уже упоминал в этом рассказе). А я-то, старый дурак, совсем забыл и думать об этой опасности! Где же мы теперь будем жить с Валериком? И где мне теперь работать? И вообще – как быть дальше? Самое главное – меня душил страх предстоящей разлуки с Валериком… ведь если я стану бомжом, то его непременно отнимут у меня, отдадут в интернат для умственно неполноценных… А куда мне самому деваться? Тоже – в приют, только для престарелых? Или – просить пристанища у сына? Нет, только не это! В отчаянии я даже подумывал о том, чтобы найти способ, как нам вместе с Валериком уйти из жизни…

Но все страхи оказались напрасными – и буквально накануне Нового года меня обрадовали вестью о том, что городская и краевая администрации договорились между собой о передаче художественных мастерских из муниципальной собственности в краевую, и теперь художники могут работать спокойно.

Значит, и мы с Валериком можем больше не волноваться. Ура!..

Но ничто не проходит бесследно. От всех пережитых волнений в новогоднюю ночь у меня случился инсульт. Кондрашка. Удар. Отнялись ноги, нарушилась речь. И я стал таким же беспомощным, как и мой Валерик. Даже более беспомощным, чем он. Потому что Валерик с возрастом научился неплохо следить за собой, одеваться и умываться, готовить еду, прибираться в мастерской, помогать мне во всех делах по хозяйству. Я даже отпускал его в магазин за продуктами – и ни разу с ним не случилось никаких происшествий. Но как он будет жить дальше? Ведь теперь-то придется не мне за ним, а ему за мной ухаживать и присматривать. Я же без посторонней помощи не могу даже до туалета дойти.

Сын Вячеслав, который давно уж сменил гнев на милость, купил для меня замечательное американское кресло-каталку со всякими рычагами и прочими прибамбасами, так что вскоре я смог продолжать заниматься живописью. Постепенно мы с Валериком приспособились к новой жизни – и ведь как-то опять научились справляться! Поначалу сердобольные дамы из районной администрации уговаривали меня отдать Валерика на попечение органов опеки, но я – ни в какую.

– Только через мой труп, – сказал я как бы полушутя, но они приняли мои слова всерьез и больше не возвращались к этому вопросу.

И вот мы живем вдвоем, старый да малый, два инвалида, два лишних, никому не нужных человека, связанных любовью к живописи и друг к другу. Наши мольберты стоят рядом – и мы соревнуемся с Валериком: кто же из нас двоих сможет вернее и ярче отразить всю волшебную прелесть этого жестокого и чудесного мира. Я горжусь Валериком – он с каждым днем пишет все лучше и лучше.

А на днях в нашу мастерскую заглянул один богатый чудак-бизнесмен, москвич, любитель искусства и даже коллекционер, оказавшийся в Кырске по делам. Позднее уже я узнал, что он пришел по наводке моего сына Славика, который уговорил его купить у меня хоть что-то, лишь бы поддержать «бедного, но гордого старика» (то есть меня).

Загорелый и статный господин, назвавшийся Львом Львовичем, не снимая кожаного пальто прохаживался по мастерской и разглядывал мои работы, ласково приговаривая: «Так-так… интересно… очень интересно…» – но я видел по его скучающим глазам, что ему вовсе не интересно и смотрит он лишь из приличия.

– А это что такое? – остановился он вдруг возле небольшого холста, на котором яркими, даже аляповатыми красками был изображен натюрморт – яблоки, груши и виноград.

– Это мой внук балуется, – снисходительно улыбнулся я, подъехав на своем кресле к натюрморту. – Я ему разрешаю. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало. Ему скоро четырнадцать, но он совсем еще как ребенок…

– Это я! Я! Я! – воскликнул подскочивший к нам Валерик. – Моя калтина!

– Ты сперва букву «эр» научись выговаривать, – строго заметил я ему. – Не встревай в разговор взрослых!

– Моя калтина, – обиженно повторил Валерик, отвернулся и заплакал. – Моя-а…

– А мне нравится, – сказал Лев Львович. Он растерянно улыбнулся и повторил: – Я серьезно, мне очень нравится. Нет ли тут еще его работ?

– Есть, конечно, – слегка обиженно сказал я. – В том углу – целая полка.

– Можно посмотреть?

– Да ради бога… Валерик, покажи гостю свои работы!

Валерик аж подпрыгнул от радости. Он засеменил в угол мастерской на своих косолапых ножках, как паучок – и уже через несколько секунд выставлял перед Львом Львовичем одну за другой свои картины. Это были натюрморты, пейзажи и даже один автопортрет, с которого сам Валерик смотрел – словно выглядывал в окно – улыбающийся, с приоткрытым ртом и раскосыми глазами.