Эдуард Русаков: Театральный бинокль.

Новую книгу Э. Русакова составили повести «Театральный бинокль», «Раков и Ракитин» и рассказы.

Я совсем запутался. Хочу как лучше, а получается сплошное вранье. Скоро сорок, череп в крутых залысинах, а все неймется. Дочке вру, что куплю ей коньки для фигурного катания. Жене вру, что люблю. Матери вру, что все хорошо. Своим пациентам вру, что все б у д е т хорошо. И вот сейчас, начиная рассказывать эту историю, хотел соврать, будто мне приснился Иван Грозный. Да, да. Он, представьте, гонялся за мною всю ночь, размахивая железным остроконечным посохом...

Тоска.

Никто мне сегодня не снился. И вообще лет десять не вижу я никаких снов. С тех пор, как женился — ни разу. Десять лет. Три тыщи шестьсот пятьдесят два дня. Восемьдесят семь тысяч шестьсот сорок восемь часов. Считаю в уме, небрежно. Могу извлечь квадратный корень... но зачем? О, господи... хоть бы что приснилось. Хоть бы кошмар какой примерещился. Ничегошеньки. А про Ивана Грозного вот почему придумалось: вчера вечером я долго курил, облокотившись на подоконник, и созерцал, как специальные люди, художники и разнорабочие, строят на площади нечто средневековое. Бревенчатый частокол, башни. Не сразу сообразил: тот самый кырский острог, который якобы был заложен четыреста лет назад не то Ермаком, не то еще каким-то разбойным казаком, любимцем Ивана Васильевича. Хотя, нет... Ермак, вроде бы, свой поход предпринял позже. Или раньше?.. Да и насчет царя Ивана не очень-то я уверен — не силен в истории. Но точно знаю, что в ближайшие дни должен отмечаться славный юбилей — четырехсотлетие со дня основания Кырска. Наш дом выходит торцом на центральную городскую площадь. Дня через три на площади состоится большое торжество. Воздвигаются бревенчатые стены и башни — целый городок. Городище. В исторических декорациях, на свежем воздухе, состоится нечто вроде театрализованного массового действа вперемежку с ярмаркой, праздничными гуляньями, танцами, концертами на открытых площадках и прочими юбилейными мероприятиями.

Так в газете написано.

Зачем я сейчас об этом рассказываю? Хотел ведь совсем о другом. А все потому, что синхронно вокруг меня происходят почти равнозначные по важности события и очень затруднительно выбрать, что — главное. С чего начать?.. Нет, опять вру. Ничего тут сложного нет. Родной брат потерялся, исчез, пропал — разве может быть что-то важнее этого? Брат-близнец. Саша...

...но как это может п о т е р я т ь с я взрослый человек? Вздор какой-то. Недоразумение. Ведь не маленький. Впрочем, мой брат — почти ребенок... в некотором смысле... взрослый ребенок. И раньше — «терялся».

Я помню, как много лет назад, в первые послевоенные годы, во время какого-то праздничного летнего гулянья в городском парке, мы с братишкой потерялись в шумной толпе, точнее, наша мама нас потеряла. Нам было лет по пять, мы крепко держались за руки, мама куда-то отлучилась на минутку, приказав нам стоять на месте, но людской галдящий поток отнес нас в сторону — и мы потерялись, потеряли нашу мамочку. Продолжая держаться за руки, боясь потерять друг друга, мы прижались к деревянной решетчатой стене павильона, долго и терпеливо ждали, когда же нас мама разыщет. Саша дрожал от страха, сжимал мою руку так крепко, что пальцы мои онемели, и тихонько причитал: «Где мама? Где мама? Она нас бросила, бросила, бросила...» Я успокаивал его, стыдил, приказывал не хныкать. Я запомнил этот день, потому что тогда в моей детской душе впервые проснулось чувство ответственности. И рука моя навеки запомнила пугливую силу братского рукопожатия...

А вот мы стоим, карапузы, рядышком, возле фонтана, — на старой, пожелтевшей фотокарточке: оба кудрявенькие, круглолицые, в одинаковых матросских костюмчиках, в коротких вельветовых штанишках, такие похожие, почти неразличимые... но уже тогда очень разные! Брат Саша смотрит так испуганно, будто из объектива фотоаппарата вылетит вовсе не обещанная «птичка», а грозная пуля. Мой взгляд — сердит, недоверчив (я никогда не верил ни в каких «птичек»), мои брови насуплены, детский лобик в недетских морщинках.

Вот так мы и смотрели на мир — без улыбки: Саша — с испугом, я — настороженно и почти враждебно.

Да, я забыл представиться. Меня зовут Валентин. Я врач-психиатр. Жену мою зовут Люся. Скромная такая, тихонькая, глазки всегда опущены, будто чего-то стесняется, что ли. А чего ей стесняться? Жену брата зовут Надя. Надежда. Та еще штучка. Броская женщина — всегда модно одета, всегда в курсе событий, очень бойкая на язычок, некогда слыла красавицей, нынче изрядно поблекла, но, конечно, убеждена в обратном.