Дмитрий Шишкин - Возвращение красоты

Я сидел притихший и очарованный. Медленно кружилась перед нами черная вода, увлекая в нескончаемый круговорот прошлогодний листок. И я всем своим существом понимал, что это останется во мне навсегда: древний покинутый город, весенний вечер, тишина, кружение темной воды и пронзительно-искренний голос Санькиной флейты…

И он, конечно, во многом не прав — Санька Герик, — и для кого-то почти во всем, но это «почти» — оно ведь многого стоит!

И иногда, в моменты тяжеловесной помпезности, насупленных сентенций и натянутых политесов, в моменты, когда я сам становлюсь пугающе-важен и не замечаю этого за собой, — в эти самые моменты я вдруг почти наяву вижу ссутулившуюся худощавую фигуру Герика, где-нибудь на солнечной тропе, с вещмешком за плечом, вспоминаю его ироническую улыбку, прищуренный глаз и слышу балагурское:

— Слышь, Димон, чёт ты приторный сёдня, как фабричный торт!

И тогда так необъяснимо отчетливо и отрадно я вдруг понимаю, что не все еще потеряно в жизни. И пусть даже Санька по неисповедимым и верным путям Господним отрезал себе циркуляркой пальцы на правой руке. Я твердо знаю только одно: мы все равно услышаны…

Андрюха Борода осторожный и умный мужик. За плечами у него, как и у Герика, две или три ходки за хранение и сбыт наркотиков. Но по сравнению с Гериком Андрюха более матерый, если можно так выразиться, человек. Как-то он с искренним умилением вспоминал свой строгий режим и «батяню», у которого на спине красовалась наколка: «Не ищите меня среди мертвых, я мертвый среди живых». Жуткий слоган, точно, но вот ведь что-то в нем, наверное, есть, раз такого сурового мужика, как Андрюха, он приводил в умиление. Вот только понять бы — что?

Вообще-то, Андрюха не любитель всяческих сантиментов, и когда он слышит наивные разговоры с оттенками романтизма — неизменно выдает свое «фирменное»:

Мне мама в детстве выколола глазки,

Чтоб я в шкафу варенье не нашел.

Теперь я больше не читаю сказки,

Но нюхаю и слышу хорошо!

С Андрюхой общаться труднее, чем с Гериком, он более сдержан, осторожен и скуп на эмоции. Разве что на гнев расщедрится иногда. Случалось, и гнал с Мангупа пиплов за какую-нибудь провинность. Но через пару дней отходил, и все возвращалось на круги своя. Вообще, сторожам приходилось на Мангупе хлопотно, особенно летом, когда случался несколько лет подряд какой-то феерический босяцкий бум. Мангуп был забит, что называется, под завязку, так что было не протолкнуться. Какое-то необъяснимо радостное, праздничное царило, бузило и перло из всех щелей оживление. Народ просто валом валил на гору, селился по пещерам, гудел на полную: кто-то приходил, кто-то уходил, встречались, знакомились, влюблялись, расставались, находились снова, ссорились и мирились… Бурная и радостная валилась летом на мангупскую голову жизнь, совершенно необъяснимая с точки зрения естественного порядка вещей. Ведь не было же такого столпотворения раньше. А тут вдруг с 90-го года — началось. И никто ведь этот праздник жизни не организовывал специально. Тесно было так, что даже Андрюха Борода жил одно время не в пещере, а в палатке на плато, со своей «летней пассией» — рыжей Иркой. Интересно, что хотя сам Андрей, как я уже сказал, был далек от романтических настроений, зато Ирка отчасти компенсировала этот его «недостаток». Она притащила на Мангуп скрипку, на которой пиликала время от времени, препротивно и громко.

Еще она была девица с апломбом и вот, по образчику всех стервочек, сойдясь с Андрюхой — «главным смотрящим», — стала потихоньку входить в командирский вкус, что было и смешно, и глупо. Так, вдвоем с подружкой они принялись вдруг гнобить и выживать с Мангупа славного человечка — Шуршунчика, или Олю Черепашку, которая была одна, и защитить ее было некому. Тишайшую, умную (не в этом ли и причина гонений?), но добрую девочку из Харькова стервозные подружки буквально затравили безо всяких причин, войдя в начальнический раж. Меня такие закидоны просто выстегивали! Уж совсем это было не по-мангупски. В конце концов, после очередного «наезда» на Олю, когда ей прямо «приказали» убираться с Мангупа под предлогом, что для нее здесь нет места, я взял ее за руку и отвел в двойную Графскую пещеру, где она стала жить-поживать и друзей наживать…

Стервозная Ирка «взяла» Андрюху своей яркой внешностью и импозантностью. Впрочем, только думала, что «взяла». Не тот человек был Андрюха. Когда я «отбил» Олю — Ирка затаила злобу и стала жаловаться Андрюхе. Вот тут впервые и проявились для меня его глубинные человеческие качества. Андрюха выслушивал жалобы рыжей Ирки с неизменным и непроницаемым молчанием, как выслушивают закипание чайника или шелест дождя за окном. Мне он ни слова не сказал о моем «неправильном» поведении, а напротив, при встрече чуть крепче обычного пожал руку, давая понять, что претензий ко мне не имеет. Как-то внутренне мы с ним стали ближе после этой истории. Потом успокоилась и Ирка, так что мы и с ней вполне сдружились и стали приятелями. Мангуп меняет людей, и все «понты» с Ирки в конце концов слетели, так что на поверку она оказалась легкой и славной девчонкой, какой я ее в конечном счете и запомнил.