Дмитрий Шишкин - Возвращение красоты

— Иди сюда…

Волк наконец оставляет меня в покое и идет на зов.

— Кто это? — спрашиваю я, переведя дух.

— Волк, — отвечает Борода. — Живет здесь, на Мангупе…

И он добродушно треплет Серого по щетинистому загривку.

— Но ведь в Крыму волков давно нет, — возражаю я.

— В Крыму нет, я на Мангупе есть.

У меня двойственное, странное чувство. Ночь, тишина, горы — все это настраивает на такой лад, что я безусловно верю: да, Серый — волк, может быть, даже самый последний. К разуму как-то не хочется прислушиваться теперь. Он лишний здесь со своими доводами.

Наутро я узнаю историю Серого. Как и следовало ожидать, он обычный бродячий пес. Прибился к Андрюхе, когда тот ходил в Красный Мак за продуктами. Впрочем, совсем уж обычным Серого не назовешь. Я, например, ни разу не слышал, чтобы он лаял. Герик утверждает, что он так же ведет себя в поселке, где на него кидаются с непременной истерикой местные шавки. Рычит он, только когда бросается в драку с достойным соперником.

Первое время своей мангупской жизни Серый пользовался безусловным и несомненным доверием. Андрюха и Герик — мангупские сторожа — делились с ним по-братски последним. Серый не отставал и аккуратно таскал на Кухню крыс, хомяков и мышей — все, что ему удавалось поймать на просторном мангупском плато…

Вся эта идиллия была порушена в один несчастливый для Серого день.

Андрюха ходил в этот день за хлебом. Как всегда, поход этот занял у него часа три. Нужно было спуститься с Мангупа и, поцеловав замок на двери залесновского магазина (который почему-то всегда был закрыт), добираться по трассе до Красного Мака. После покупки хлеба и продуктов весь путь проделывался в обратном порядке с той только разницей, что теперь надо было не спускаться, а подниматься на Мангуп, а это, я вам доложу, занятие не из легких.

В общем, Андрюха принес этот свой трудный хлеб, положил его открыто (от кого прятать, все свои) и отправился на родник за водой.

Санька тем временем готовил обед.

Когда Андрюха вернулся — хлеба на месте не оказалось. Что за напасть? Стали искать и облазили все окрестности, прежде чем… Но лучше бы этот хлеб не нашелся.

Серый обслюнявил буханку, вывалял ее в грязи, немного отгрыз, а потом просто наслаждался ей как собственностью: валялся на спине, розовым брюхом вверх, и через голову лапой поддевал буханку — игрался!

Первые несколько минут Андрюха и Герик стояли в оцепенении, бессильно опустив руки. А потом Серый Волк получил такую задушевную трепку, на какую способны только самые близкие люди, оскорбленные в лучших чувствах.

С этого дня Герик стал иногда называть Серого «крысятником». В тюрьме эта позорная кличка прилепляется к тому, кто ворует у своих же сокамерников. Это считается самым последним делом.

Но, по совести сказать, к такому обращению Герик прибегал исключительно с глазу на глаз, чтобы лишний раз пристыдить Серого, да и то в минуты сугубого раздражения. Хорошие качества ведь у Серого никто не отнимал, а требовать от него добропорядочности человеческой — это уж, извините, никуда не годится.

В общем, Серый хоть и с подорванной репутацией, но все же остался на правах товарища, если можно так выразиться, — с испытательным сроком.

И срок этот он выдержал с честью. Молодец! Выдержал, ну а потом… Ох-ох… Ну что ты тут будешь делать — собачье берет свое…

По весне в укромном уголке Мангупа устроили себе Андрюха с Гериком жилище в одной из пещер. Рядом взрыхлили деляночку, засеяли лучком, укропом и, с особым трепетом, — маком. Солнышко пригревало, дождики поливали… Лук с укропом мало-помалу съели, а мачок тем временем подрос, стал уже кивать приветливо своими зелеными головками. Еще пару недель подождать — и можно было открывать «подрезную страду». Да не тут-то было…

Навалилась нестерпимая жара и такая сушь, что молодые листики на деревьях стали скручиваться и желтеть. Порыжела, выгорела трава, и только огородик мангупский, прикрытый сенью вековых буков, оставался влажен и свеж. Каждый день вручную таскали Герик с Андрюхой воду с родника для полива. Однажды случилось им отправиться в татарский поселок. Там они провели весь день и вот ближе к вечеру возвращаются в свою берлогу и застают такую картину.

Высадка мака самым безнадежным образом перерыта, а в сыром, прохладном углублении, вывалив язык, блаженствует и млеет в ожидании хозяев Серый. На сияющей физиономии его изображено ничем не омраченное, безмятежное счастье. Он как бы хочет сказать: «Вы уж позвольте мне в вашем присутствии не вставать, а то я так хорошо устроился!.. Ребята».