Дмитрий Шишкин - Возвращение красоты

Я уже сказал, что в первое время общался с ними мало, но как-то задержался на Мангупе подольше и сошелся с Гериком в более спокойной, доверительной обстановке. Дело в том, что на выходные дни Мангуп превращался в один большой балаган, а с понедельника (или с начала осени, если брать в сезонной проекции) наступало особенное время, которое я очень любил, — время благодатной тишины. Большинство посетителей тогда разъезжались, и Мангуп приобретал совершенно неповторимые, особенные черты. Его снова можно было слушать и слышать.

Вот осенний промозглый вечер. Гулять не пойдешь — льет дождь, и погода такая неприютно-скучная. Мы, несколько босяков, сидим в пещерке и наблюдаем, как «за окном», то бишь во входном проломе, сгущаются сумерки. Быстро темнеет, но нет настроения разжигать костер и разговаривать. Появляется Герик, мокрый до нитки. Покашливая, он мастерит самокрутку, затягивается и устраивается с краю сенника смотреть на дождь. Вот уже совсем стемнело, дождя не видно, и в пещере воцаряется какая-то безрадостная, унылая тишина.

— Ну, чего молчим? Рассказали бы что-нибудь, — предлагает Санька.

Никто не отзывается. Проходит еще минута тишины, сопровождаемая шелестом дождя. И тогда… Я никогда не забуду этот момент… Санька вдруг заговорил… стихами:

Когда надежде недоступный,

Не смея плакать и любить,

Пороки юности преступной

Я мнил страданьем искупить;

Когда былое ежечасно

Очам являлося моим

И все, что свято и прекрасно,

Отозвалося мне чужим;

Тогда молитвой безрассудной

Я долго Богу докучал

И вдруг услышал голос чудный.

«Чего ты просишь?» — он вещал;

«Ты жить устал? — но я ль виновен;

Смири страстей своих порыв;

Будь, как другие, хладнокровен,

Будь, как другие, терпелив.

Твое блаженство было ложно;

Ужель мечты тебе так жаль?

Глупец! Где посох твой дорожный?

Возьми его, пускайся в даль;

Пойдешь ли ты через пустыню

Иль город пышный и большой,

Не обожай ничью святыню,

Нигде приют себе не строй»…

Ну что сказать?.. Я не то чтобы был удивлен, я просто опешил и в первый момент не мог поверить своим ушам: Санька читает Лермонтова!Санька — человек без определенного места жительства, бродяга, за плечами у которого две ходки и жизнь, лишенная каких бы то ни было романтических иллюзий и перспектив!..

Причем никогда ни до, ни после я не слышал такогочтения! Он не декламировал, не волновался, как волнуются при чтении стихов «любители», когда хотят что-то «показать» или «донести» публике. В его чтении напрочь отсутствовала и та нарочитая «профессиональная» театральность, что придает любым, даже хорошим стихам привкус фальшивой помпезности. Он просто рассказывал, так же убедительно и ясно, как всегда, о чем-то особенно важном, что увидел и понял в своей непростой жизни, и его рассказ каким-то удивительным образом естественно укладывался в стихи…

Поразительно еще и то, что Санька в тот вечер читал не какое-то одно, любимое стихотворение, выученное, скажем, когда-то по случаю «на заре туманной юности». Он знал и читал много, и не только Лермонтова. В другой раз при похожих обстоятельствах мне довелось услышать в его исполнении поэму А. К. Толстого «Иоанн Дамаскин»… Услышать — заметьте — от начала и до конца!

Но при всем при том он не был каким-то субтильным ипохондриком. Напротив, в нем чувствовалось постоянное напряжение, готовность ответить на вызов, и в ответах своих он бывал адекватно дерзким.

Однажды он появился избитый, но флегматично-спокойный. Оказалось, в городе, на «Пушкаре», он зацепился с какой-то компанией, так что пришлось подраться. Скорее всего, кто-нибудь что-то ляпнул у него за спиной… Но Санька был не тот человек, который пропускает мимо ушей грубости. Я уже сказал, что он сам привык отвечать за свои слова и того же требовал от других. И он, очевидно, потребовал… И получил… Но совесть его была чиста, и именно в этом заключалась причина его спокойствия. «Я не Геракл, дрался, как мог… а остальное неважно», — резюмировал он… То есть неважно, избили тебя или нет, неважно даже, сильнее ты своего противника или нет, но важно само стояние за правду!Вот так. А многие ли из нас — «благоразумных» — готовы сейчас постоять за нее, родимую?..

В другой раз в городе на Саньку спустили «немца». Санька не стал кричать хозяину, чтобы убрал собаку, не стал убегать и звать на помощь, а… бросился в бой. Я видел его через пять минут после этого, задыхающегося, в окровавленных лохмотьях, бледного, чуть под хмельком. Он не возмущался растерянно и суетливо, а только жалел, что не успел добраться до хозяина — трусливого подловатого подростка, который спустил собаку «на бомжа» ради хохмы, а потом сам не знал, куда спрятаться…