Дмитрий Шишкин: Возвращение красоты

Но все же было такое место в жизни Дмитрия, которое подспудно приготовило его к принятию христианства. Это место можно легко найти на карте Крыма — гора Мангуп, бывшее княжество Феодоро с его богатейшей и даже героической христианской историей. Историей не прошедшей и не преходящей, но всегда незримо присутствующей рядом с нами как отблеск Небесной, Торжествующей Церкви. Благодать и святость Мангупской горы, ощущаемая в полумраке пещерных храмов, на руинах древних алтарей, среди развеянных по земле могил святых подвижников, возвращала Дмитрию что-то родное из детства, чувство той самой «настоящей жизни», к которой призван каждый человек на земле.

Здесь, на Мангупе, — место встречи автора с вечностью, безмолвное предстояние перед неизвестной пока еще Красотой. Здесь, среди местных босяков, всевозможных «пещерных людей», порой диковатых и уж точно юродивых для мира, но чего-то все время ищущих, обретается больше стремления к правде, чем там, внизу, среди тех, кто ничего не ищет, кого не тревожит «души беспокойное шило» [7] Башлачев А. Тесто // Аврора. 1989. № 2. С. 130. .

Здесь, на Мангупе, «в задушевных, неспешных беседах, ночных посиделках у костра, в тишине открывалось душе ошеломляющее иное,бесконечно отличное от всего, что знал до сих пор… и важное!».

С удивительным теплом и любовью автор описывает «завсегдатаев» мангупских пещер. Санька Герик, Андрюха Борода, Индеец, Серега Нешуми, Граф Армянский… Бродяги и уголовники, люди с трагичными судьбами, лишенные какой бы то ни было перспективы в будущем, — казалось бы, действительно, «мертвые души», потерянные и для общества, и для Бога… Но, читая об их странной жизни, в какой-то момент вдруг с недоумением и радостью понимаешь, что слишком много любви в том аду, который они для себя выбирают. Слишком светло от их простого человеческого тепла, вечерних разговоров по душам, такого родного слова «братишка», спасающего от неверного шага в пропасть… И кажется, что что-то все-таки соединяет эти неприкаянные души с Богом: может, связанные крючком шерстяные варежки для ребенка, может, боль души, изливаемая на самодельной флейте, может, диссонансом отозвавшаяся разлаженная струна исстрадавшегося сердца. Да и неважно, что именно, на самом деле. Важно одно — то ясное ощущение, что там, посреди них, Господь, близкий и милостивый, подающий утешение даже недостойным и не знающим Его.

Может, как раз поэтому автор, молясь «под кайфом» в христианской базилике, вдруг ощущает прикосновение благодати Божией — так неожиданно для самого себя. «Мне казалось, что Господь сейчас "закрыл глаза" на мою невменяемость, и от этого, вот именно от этого мне просто захотелось бросить все к едрене фене и стать другим…»

Душа испытывает потрясение оттого, что ты, весь такой убогий, почти невменяемый, в общем совершенно непотребный, — вдруг оказываешься услышанным… Так было и тогда, когда Господь принимал миро от блудницы и разделял трапезу с мытарями и грешниками… Потому что не праведных Он приходит спасать — и тогда, и сейчас…

Камо пойду от Духа Твоего? И от лица Твоего камо бежу?[8] Пс. 138, 7. Именно эта безусловная, все обнимающая любовь Божия, воспетая когда-то Псалмопевцем, творит здесь, на Мангупе, чудеса, потому что через несколько лет бродяга Индеец придет-таки в храм и суровый «воин» Граф Армянский найдет свое место в монастыре. Ну а кто не придет… не будем судить их строго — за то, что, дойдя до края, они не смогли (не успели?) сделать правильный выбор… Одному только Господу ведома их судьба, нам же ведомо только одно: Аще взыду на небо — Ты тамо ecu, аще сниду во ад — тамо ecu[9] Пс. 138, 8.…

* * *

Именно на Мангупе автор почувствовал, как близок Господь, как Он подает утешение вконец запутавшимся «искателям истины», как указывает просветы тем, кто продирается к Нему во тьме, на ощупь, без всяких духовных ориентиров. И из последующих «Крымских очерков» мы узнаем, что Дмитрий возвращается в горы уже воцерковленным человеком, переоценив заново, одухотворив свою любовь к этому месту теплым чувством благодарности и покаяния.

Но между этими двумя совершенно разными крымскими периодами пролегают четыре месяца (а на самом деле целая жизнь), проведенные в колыбели русской святости — Оптиной пустыни. Именно они стали переломными в жизни автора, именно там загорелась душа любовью к Богу и Церкви. «Оптинский свет» — так называется следующий цикл очерков, посвященный воспоминаниям об Оптиной и ее насельниках.