Дмитрий Шишкин - Возвращение красоты

А новогодние мандарины тех лет — это же совсем не те мандарины, что мы едим сейчас… Да нет, какая там ностальгия, о чем вы?!.. Просто сейчас мы покупаем мандарины и едим, когда захотим… почти мимоходом… можно и на Новый год… Без проблем. Это не событие вовсе. А тогда мандарин был именно атрибут, даже, если угодно, символ Праздника… Мандарин — значит Праздник. И не какой-нибудь, а именно Новый год. Оранжевый рефлекс, ставший вполне безусловным…

И все эти хлопушки, конфетти, стеклянные шары, Деды Морозы, намалеванные зубной пастой на витринах, самодельные снежинки и гирлянды из разноцветной бумаги — все это создавало чувство Праздника. Уж не знаю как, но создавало. И эффект был не то чтобы спец, а просто супер!

Но все-таки казалось, что самое главное, лучшее спрятано от нас, не дозволено, запрещено: даже до двенадцати взрослые никогда не давали дождаться, заставляли идти спать. И думалось: ничего, я вырасту и тогда уж встречу по-настоящему! Ничего…

Я помню глухую ночь, нашу старую квартирку и себя в ней. Поздно вечером тайком от нас — маленьких, — чтобы сделать сюрприз, родители нарядили в гостиной елку. Не знаю уж, как я об этом пронюхал, но вот — пробираюсь с замирающим сердцем в ночи на цыпочках, боясь что-нибудь задеть в темноте и разбудить взрослых. Впрочем, кажется, даже если что-нибудь свалится с грохотом на пол — никто не услышит, потому что из гостиной разносится по всему дому оглушительный, раскатистый храп бабы Тони. Но ее-то и стоит как раз опасаться в первую очередь. Это она по доброй деревенской традиции на потеху соседям гонялась за мной на днях по двору с хворостиной. Не догнала, конечно, но все же… И вот — надо же — елочка как раз стоит в той комнате, рядом с диваном, на котором вдохновенно храпит баба Тоня.

Я осторожно приоткрываю высокую, сонно скрипнувшую дверь… и замираю.

Распространяя невероятный, волшебный свет, благоухая, переливаясь тысячью мерцающих огоньков, высокая, под потолок, стоит посреди комнаты пушистая лесная красавица. Я просто стою и смотрю на нее, как завороженный, не в силах оторвать взгляд. Так это и осталось навсегда — волшебное чудо, сказка! Не знаю, может, я никак не мог поверить в реальность происходящего и желал удостовериться, что не сплю, только я сделал шаг к придвинувшейся, ставшей совсем уж огромной елке. Сделал шаг, протянул руку и легонько, едва-едва, как мне казалось, потянул за какую-то вьющуюся блестяшку, вроде дождика. Дальше я помню, что елка раздумчиво, медленно стала отклоняться от вертикали и вдруг всей своей расфуфыренной, пышной тяжестью обрушилась на спящую бабу Тоню…

Думаете, это была катастрофа? Нет! Шок? — пожалуй. Мгновенный ужас, плач? — да, все это, конечно, было, но разбитые игрушки собрали, меня не столько отругали, сколько смущенно утешили, и на следующий день елочка — краше прежнего, на уверенных раскорячках — уже стояла на прежнем месте, да еще и с подарками в снежной вате под ней.

Настоящая катастрофа, и вовсе не такая громкая, произошла гораздо позже, лет уже через двенадцать, когда все стало наконец-то можно.И я впервые ушел в Новый год из дома и просто метался, выходил из себя, пытаясь отчебучить праздник «по полной»: и выпил водки, и мотылялся с «дружбанами» по улице, и что-то орал, и шалел, валился в грохот на какой-то бешеной дискотеке… Было все, что еще недавно казалось мне таким недосягаемым и манящим… все интуитивные атрибуты «настоящего», взрослого праздника.

Было все, но не было одного — самого Праздника. Он ушел, точно несовместимый, несочетаемый больше с реальностью жизни. Ушел и не вернулся…

Впрочем, если и стоит о чем горевать — так это об утраченной чистоте, детской наивности, а Праздник…

Наверное, сокровенный смысл Нового года в атеистические времена заключался именно в его неформальности, чудесности даже… Ведь никак невозможно объяснить, почему именно Новый год, а не Седьмое ноября, например, или Первое мая — стал безусловным фаворитом среди советских праздников.

Этот праздник существовал вне идеологии, его невозможно было до конца объяснить, оправдать, подвести под него марксистскую базу, но он был реальнее любой «объективной реальности». Такое безмолвное торжество духа вечности над духом времени. В то время Новый год — как и поэзия, литература, кино — в каком-то смысле восполнял недостаток духовной жизни, воплощал идею торжества любви, красоты и добра…

Ну кто из нас не начинал 1 января новую и притом, заметьте, лучшую в нравственном, духовном отношении жизнь?! И пусть эти порывы быстро гасли, но ведь они были! Вот в чем духовное значение этого праздника — в обновлении, преображении жизни, и это, конечно, роднит его с Рождеством Христовым — началом «нового года», новой эры в жизни всего человечества.