Дмитрий Шишкин - Возвращение красоты

Ночью видела, как людей умерших за борт выбрасывают. За руки, за ноги возьмут, раскачают и — только плеск. Страшное время… А еще паренек один, кажется, тоже из ссыльных… как-то он на палубу выбрался… Потом говорили — сбежать хотел, затеряться среди «вольных». Но его заметили и, представляете, на наших глазах из станкового пулемета расстреляли… И люди ведь на палубе были, а «тем» все равно… Но не убили, а только ранили. Тогда он сам дотащился до перил, перевесился и — в воду. И мы, дети, все это видели…

Ну ладно. Приплыли в бухту Нагаева. Папа нас с машиной встретил, и вот мы поехали в Магадан. Едем, а вдоль дороги тянется бесконечная вереница несчастных каторжан, и все вперемешку: женщины, старики… дети даже были, я помню… А женщины… я обратила внимание… некоторые — в платьицах ситцевых, а ведь это север, и уже к осени дело…

Папа мне в машине дал плитку шоколада голландского, а я, знаете, попросила притормозить, выскочила и сунула крайнему кому-то из колонны эту плитку шоколада. Охранник дернулся, но они — несчастные — уже знали, как поступать в таких случаях, — быстро передали по рукам эту плитку и — как не бывало, а я в машину вернулась, и мы дальше поехали.

А потом еще страшнее было… Вот вы послушайте, я это своими глазами видела. Подъехали мы к какому-то лагерю, остановились… А туда как раз подвели группу заключенных, и вот — выходит, я так поняла, что начальник лагеря… с автоматом наперевес и давай с главным конвойным ругаться: что ты, мол, мне столько народу привел?! Куда столько?.. Да пошел ты… Столько-то возьму, а остальных мне не надо, — и представляете, так отделил людей «на глаз», автомат скинул и — очередью всех уложил… Как ни в чем не бывало, вы понимаете… А потом говорит охранникам: «Наведите тут порядок» — мол, трупы уберите, — развернулся и пошел… Вот такие вещи творились… А отец… что отец? Побелел как мел и говорит шоферу: «Давай гони быстрее…».

Но потом я уже таких ужасов не видела. Поселились мы в хорошем особняке… Кушали хорошо… Я когда начинала там иногда капризничать насчет еды, отец меня осаживал: «Знаешь… тут многие о такой еде и мечтать не смеют…».

Еще, помню, был случай… У отца в конторе наблюдала я как-то за Гараевым — был такой видный деятель НКВД, помощник Берии… Все ходил, пистолетом поигрывал… И вот отцу пришла как-то открытка от тети, а она немка «природная» была и по-русски писала не очень грамотно… И вот этот Гараев подошел, открытку прочитал бесцеремонно, взял там красным карандашом ошибки кой-какие поисправлял и говорит:

— Что-то у родственницы твоей ошибок много… Как ты ее терпишь?..

Тут я не выдержала и говорю:

— Так что, ее за то, что она пишет неправильно, — расстрелять, расстрелять, да?

Он молчит.

Я подошла близко-близко, в глаза ему прямо смотрю и говорю:

— Дядя, вы бандит… Да?

Он несколько секунд на меня так смотрел… жестко, в упор, а потом развернулся и вышел молча… Не знаю, может, почувствовал правду… все-таки «Устами младенца…».

Мне папа с этого дня все говорил:

— Юлечка, молчи… только молчи, я тебя прошу…

Ну вот… Так мы и жили, а потом, уже после войны, я вдруг заболела… знаете, слабость, температура повышенная постоянно. Словом, какой-то воспалительный процесс, а что конкретно — понять не могут. Заподозрили начальную стадию туберкулеза, и вот — решили мы всей семьей переехать в Крым.

Прилетели в Симферополь 22 октября 1948 года. И вот повезли меня «послушаться» у хорошего доктора… он в военном госпитале принимал, консультировал… на бульваре Франко, как сейчас помню. И вот — заводят меня в кабинет, и вдруг я вижу — Валентин Феликсович!.. В рясе, с панагией, с крестом архиерейским… все как положено… Я, знаете, чуть сознание не потеряла, просто онемела, стою как столб и не знаю, как себя вести… А он меня не узнает, да и не смотрит в лицо, чем-то занят своим, карточку, кажется, просматривал… Потом подзывает меня, берет стетоскоп и говорит: «Ну-ка подними маечку, я тебя послушаю…». И тут я вдруг застыдилась… ну, вы понимаете, мне уже почти тринадцать было, и я уперлась, вцепилась руками в майку и — ни в какую… А святитель так деликатно тогда говорит: «Ну хорошо… давай мы тебя со спинки тогда послушаем». Я майку подняла, он слушает и говорит: «Деточка, что ж ты напряженная такая… каменная вся?». А я чувствую, что сейчас в обморок упаду, и тут повернулась лицом, святитель на меня посмотрел и… точно искра какая-то пробежала — повернулся к столу, карточку взял. Прочел имя, фамилию и вдруг говорит таким голосом изменившимся: