Дмитрий Шишкин - Возвращение красоты

Все расспрашивал про маму, про папу… И вот я ему сказала как-то:

— А я с мамой не дружу…

Он так вздохнул и говорит:

— Ну, бывает…

Вообще, он не старался меня как-то специально «воспитывать». А вот про папу своего я рассказывала с восторгом. Папа у меня был начальником финотдела в Магаданском НКВД. Можете себе представить?.. Ну, я тогда не понимала, конечно, ничего и иногда говорила ему с гордостью:

— Папка, ты у меня чекист!

А у него лицо темнело тогда, глаза становились такие грустные-грустные, и он отвечал:

— Нет, маленькая, я не чекист, я бухгалтер…

Папа в Магадане работал, а мы жили в Новосибирске, и, конечно, я по папе скучала страшно. Вот это все я Валентину Феликсовичу и рассказывала…

Ну, вот так… Стала я обживаться в госпитале, что-то помогать по мелочам, но важничала ужасно… Что вы, такое дело нужное делаю, за ранеными ухаживаю… А кушали мы в каморке со святителем. Он в столовую не ходил, а ему приносили в подвал какую-то баланду… ну и мне заодно, и мы с ним кушали за одним столом, разговаривали… Здорово было… А еще он меня научил кровать застилать… по-солдатски. И вот я до сих пор кровать застилаю именно так, как меня научил святитель Лука. Забавно, правда?..

Как-то в субботу мы на бричке поехали на окраину города в Никольский храм, где святитель служил иногда, и он меня там окрестил. Сам мне крест на шею надел. Потом спохватился и говорит: «Нет, все равно этот крест с тебя снимут. Положи-ка ты его в кармашек и никому не показывай».

И знаете, я ведь этот крест сохранила… А недавно подарила его своему внуку как самое дорогое, что есть у меня в жизни.

Ну, вот так… Не помню, что мне святитель рассказывал перед крещением, но за несколько дней до этого он все спрашивал:

— Ну что, ты готова?.. Решилась?.. Точно хочешь окреститься?

А я-то что:

— Да. Да, конечно… Если вы хотите, Валентин Феликсович, то я хоть сейчас…

Очень я его полюбила… Как родного.

Еще я пела иногда для бойцов в палате. И вот раз пою, а дверь в коридор приоткрыта, и вижу — он идет мимо, остановился и стоит слушает, а потом все спрашивал:

— Ну когда мы уже с тобой сядем спокойно, и ты мне споешь…

А мне только того и надо.

— Да я, — говорю, — пожалуйста… Хоть сейчас!

Он смеется:

— Нет, Юлочка, сейчас некогда, а вот потом как-нибудь…

И действительно — уставал он страшно, спал урывками… Все время оперировал.

Вообще, время было тяжелое, трудное. И он меня все уговаривал, чтобы я маме написала. Не требовал, а именно уговаривал: «Ну что, ты маме не надумала написать? Нет?.. Жаль, очень жаль… Она ведь там переживает за тебя…».

У меня был хороший, каллиграфический почерк, и вот я навострилась писать раненым солдатикам письма. Сама их потом треугольниками и складывала. А однажды не выдержала и написала дедушке в Новосибирск, похвасталась, что служу санитаркой в госпитале, помогаю Родине бить врага… Через несколько дней пришла телеграмма от мамы: «Срочно приезжай, папа прислал вызов из Магадана».

Делать нечего, обнялись мы с Валентином Феликсовичем на прощанье, я ему говорю:

— Вы только не забывайте меня никогда, пожалуйста.

А он отвечает:

— Ну что ты, Юлочка… как же я тебя забуду, милая… И ты меня не забывай!

При этом у него глаза такие печальные стали, он поцеловал мою голову и говорит:

— Я так мало уделял внимания своей дочке, больше сыновьям… И когда я взял впервые твою ладошку в свою руку, то почувствовал, что Господь послал мне ангела.

Я прижалась к нему и стала бормотать, что уже не могу жить без него. А он говорит:

— У тебя есть родные! Папа, мама, дедушка, бабушка… они тебя очень любят. Ради них ты должна вернуться.

На том и простились, и отправилась я домой, в Новосибирск.

Потом мы собрали вещи и всей семьей поплыли в Магадан. Корабль назывался «Джурма», как сейчас помню. Наверху, на палубе, — «вольноопределяющиеся», а в трюмах — ссыльные и осужденные… Страшное дело… Мы с братом заглянули раз внутрь, когда баланду заключенным передавали… Так — две доски опускали в трюм и по ним спускали выварку с пойлом… Едой это и назвать трудно, так… баланда: вода, перловки маленько… и все. Так вот, заключенные там, в трюме, я это сама видела — не сидели, нет… они, вы понимаете, стояли плечом к плечу… Я эту картину на всю жизнь запомнила: валит пар из трюма, а там, в глубине, — люди… стоят и раскачиваются… Вот как пароход переваливается на волнах, так и они… из стороны в сторону… Молча.