Борис Мишарин - Зовущие корни (СИ)

— Что тут сделаешь, Боря, сам подумай, — ответила она неопределенно.

— Как что? Помогать другу надо. Я понимаю, что сердца ниточкой не свяжешь и не скрепишь, а то разрезал бы и пришил, делов-то… Она здесь, он там, как то их сводить надо вместе, чем чаще станут общаться, тем больше шансов на успех.

— Это все слова, — ответила Светлана, — хорошие, заботливые, но слова. Что мы реально можем сделать? Прийти к Василисе и сказать, что ее Миша любит? Ты себя в этой роли представляешь? Тем более, что у нее еще траур в сердце не кончился. Не знаю… поживем — увидим.

Василиса сразу поняла, что пришедший мужчина ею заинтересовался. По глазам поняла, по виду. Увидел и встал, как вкопанный, осталось еще только слюни пустить, уже с сарказмом думала Василиса. Но быстро выбросила эту чушь из головы, не волновал он ее, не билось сердечко, не стоял перед глазами образ. О другом думала она постоянно и как быть, тоже не знала. Не было бы Светланы — нашла бы причину приходить иногда, а там, глядишь, и сладилось бы все.

Уже жалела Василиса, что раньше не уехала из Грязновки. Может быть не со Светланой, а с ней был бы сейчас Борис. Сорок лет, а она как девчонка в первый раз, словно и мужа не было, и детей. Плакала ночами в подушку, била ее кулаками в отчаянии, представляя, что он обнимает сейчас другую.

Изменилась Василиса, очень сильно изменила ее безответная любовь. Единственное утешало, что прячется она за трауром, как за ширмой, готовая петь и танцевать с ним, убежать на край света и утонуть в любви.

Приходили другие мысли, пугалась, шарахалась душою от них Василиса, но не прогоняла, стараясь быстрее привыкнуть. Зачем мне эта ширма, уже рассуждала она, пять и шесть лет траура вполне достаточно. Снять платок и все черное, пройтись по деревне в белом платье, пусть все видят, что она не баба-Яга, а красавица. Подойти к нему, махнуть платочком, приглашая на танец… Василиса вздыхала, представляя, как они танцуют вдвоем, он держит ее за талию, прижимая все ближе. Смахивала наваждение, плакала, только слезы уже были другими.

Девять утра и уже рассвело, но в деревне тихо, даже петухи кукарекают редко и по отдельности, не заливаются в голос, как летом. Тишина нависла над сопками, речкой и лугом. Медленно, медленно падают первые снежинки, особенно не витая и не кружась. Словно узорчатый пух летит с неба разными формами снежинок и покрывает землю. Она становится пятнистой, белея все больше и больше, превращаясь в тонкую снежную перинку.

Запятнели и сопки хвойной зеленью и пушистым снегом, речка совсем почернела, словно растворяющиеся в воде снежинки красили ее другим, противоположным, цветом.

Деревенские мужики двинулись в райцентр за охотничьими лицензиями и патронами. Завели, как говорил Назар, обчественный транспорт, на нем и поехали хором. Дед Матвей, сидя в кузове, рассуждал вслух:

— Василиса не поехала с нами за лицензией, а охотится всегда.

— Так она никогда ее не брала, из Грязновки сильно не находишься в район, — пояснил известное всем, Мирон Петров.

— Дак это… И Андрей не поехал, лицензию раньше всегда брал, — гнул свое дед Матвей.

— Ты нас с Андреем не ровняй. У него зять генерал, кто его теперича тронет? — возразил Назар.

— Дак я это… кто нас проверял когда?

— Никто, — хором ответили мужики.

— Дак и я, мужики, к тому же, — пояснил дед Матвей.

— Че к тому же? — возразил Назар, — положено и берем лицензию.

— У тебя, Назарка, все положено и обчественное. Тебе, ежели власть дать, дак коммунизм сразу наступит.

Мужики засмеялись, а дед Матвей продолжал:

— Я, намеднись, к Михайловым заходил, телевизор краешком глаза глянул. О нефти говорили, о какой-то игле. Не знаю, что за игла, но нефть точно общественная, в земле она находится. А продают ее боровы наши. Как это… во, вспомнил, олигарки. Что тебе, Назар, как обчественнику, от этой нефти достается? Пшик с маслом. Ты говоришь положено… Государству тоже положено деревню не бросать. Через неделю мост понтонный разведут до мая и мы, как на острове в Ледовитом океане. Ни связи, ни работы, ни черта.

Дед Матвей замолчал, доставая кисет и скручивая цигарку. Мужики закурили, пуская сразу же уносимый ветерком дым. Минут десять ехали молча. Старенький Беларус пыхтел, но тянул тележку исправно.

— Я че-то не понял, Матвей, ты к чему это все говорил? — спросил Мирон.

— Не понял? Дак че тут не понять. Ты сейчас лицензию купишь, за каждую шкурку пошлину еще надо заплатить. И что остается? Пшик. Я посчитал, что нам куль ореха дороже обходится, чем шкурка соболя, а за ним еще побегать надо. За куль орехов ты получаешь тысячу двести пятьдесят рублей, а за соболя тысячу. Из этой тысячи еще вычесть лицензию и пошлину.