Борис Мишарин: Исцеление

Проснулся Михайлов не в настроении, только открыл глаза и сразу понял — что-то дрянь. Встав, он увидел из окна качающийся напротив тополь. Он стоял один, словно могучий дуб, достигая верхушкой до 9-го этажа, его мощные ветви то плавно, то резко, порывами, раскачивались. Дул холодный ноябрьский ветер, отдельно сохранившиеся листочки почему-то не улетали, цепляясь из последних сил за оголенные ветки, словно хотели пожить еще немного, температура понижалась. Не засыпанная снегом земля выглядела неуютно-серой, неприглядной и мерзкой. «Нет, нет», — подумал Михайлов, — «Эта мерзость у меня в голове». В такую погоду у него почти всегда болела голова, даже слегка поташнивало. Была какая-то слабость, неуверенность, все его раздражало.

Последние дни Михайлов чувствовал себя неопределенно, постоянно возникали непонятные ощущения, которые он толком не мог определить и классифицировать. В голове не зарождалось ни одного подходящего слова, которым бы он мог назвать это явление и поэтому он все списывал на нервы.

Тяжело вздохнув, он поплелся в ванную. В зеркале на него смотрел зрелый мужчина с серым лицом, мешками под глазами, словно с глубокого похмелья. Безучастно осмотрев себя, Михайлов начал умываться. Так было всегда, в такую погоду.

Проглотив сосиску и выпив кружку крепкого чая с молоком, он подошел к окну. Все выглядело унылым — свет, земля, воздух, настроение. Образ тополя крепко засел в мозгах, подкоркой он ощущал какую-то схожесть. Пройдя Афганистан и Чечню, полковник в запасе чувствовал себя таким же тополем в государстве — никому ненужным и предоставленным всем ветрам, выброшенным пенсионером, которому предстояло в одиночестве «зимовать» оставшиеся дни.

Михайлов не пил таблеток, он знал, в данном случае, другой надежный способ избавления от дурноты, раздражительности и вялости.

Взяв толстый блокнот и карандаш, он неподвижно уставился в окно. Скоро зима, снег… В голове зрел образ и вскоре мысли, как бы сами собой, полились торопливыми строчками. Иногда он не успевал их записывать, иногда задумывался на минуту и снова строчил, строчил…

— Ну, вот и все, — радостно вздохнув, он положил карандаш.

Головная боль отступила, чувствовалась уверенность, подъем и сладостное возбуждение. Это было его лекарство — вдохновение! Михайлов с удовольствием перечитывал написанное:

Он почувствовал удовлетворение, ясность и свежесть мыслей. Шепча написанные стихи, он направился на балкон. Его любимое занятие — покурить, пересказывая написанное, не отвлекаясь на окружающий мир, видя, но, не воспринимая его.

На небе, далеко на горизонте, появился оранжевый диск чуть больше Луны. Повисев немного, словно осматриваясь, он превратился в длинный прямоугольник, не изменяя цвета, и быстро, практически мгновенно, стал приближаться.

Михайлова обдало жаром, он успел вскрикнуть и… почувствовал, что кто-то трясет его за плечо. С трудом открыв глаза, он увидел расплывчатое лицо. Эти встряхивания били, как молотом по голове, он снова отключился. Его сосед, Юрий, тряс его снова и снова.

— Очнись, Коля, что с тобой? Очнись.

Позвонили в квартиру, Юра побежал открывать, вспомнив, что вызвал «скорую».

Зашли двое в белых халатах, и он торопливо, сбивчиво стал объяснять:

— Я пришел с работы, вышел на балкон покурить, выбрасывая сигарету, заглянул вниз, сюда: я этажом выше живу. Смотрю — Николай лежит, не шевелится. Я спустился, у нас лестницы на балконах есть, занес его в квартиру, на диван положил, вас вызвал.