Алла Боссарт: Новый русский бестиарий

Постепенно отпускало, оттягивало. Вышел сосед, Ленька Хератин, по-домашнему: в пальто явно наголо и вьетнамках. Как есть, японский городовой. Закурили.

– Слышь, Жека, – прохрипел Ленька, косясь на звонкую сумку у

Волынкиных ног, – хорошо бы ща на бережку-то ушицы б наварить, да раков, да под пивко… А?

Женя молча протянул товарищу непочатую бутылку. Хератин радостно сковырнул об лавку крышечку и громко, натруженно забулькал.

– А, Жек? – утерся самурай. – У нас в деревне речка чи-истая, рыбы – во! Раки во такие, с кошку ростом, охренеешь.

– Это где ж у тебя деревня-то, Хератин? – скептически не поверил

Женя. – Что-то не слыхали.

– А под Тагилом! – неожиданно похвастал Ленька.

– Под каким еще Тагилом?

– Под каким… Под Нижним. Не слыхал?

– Слыхал, почему, – усмехнулся Волынкин. – Заводы там и шахты.

Месторождения. Передохла твоя рыба, а раки небось мутировали в звероящеров, жрут всякую падаль…

– Сам ты мудировал, – парировал Хератин. – Деревня у нас в верховьях, сплошная экология. Теща там.

– Теща? Да ты сроду женат-то не был.

Хератин сплюнул.

– Дурак ты. Был я женат, тебе и не снилось. Давно, конечно. Лет двадцать назад. Утопла жена. Поехали к теще раз, вот как сейчас, жара была. Пошли на речку, ногу свело у ней – и привет горячий.

Утянуло – так и не нашли! – с непонятной гордостью объявил монтер. -

С тех пор вот выпиваю для забвения.

Дома Женя заглянул в энциклопедический словарь, с помощью которого ориентировался обычно в бескрайнем море жизни и информации. “Нижний

Тагил, – прочитал. – Г. (с 1917) в Свердловской обл. на р. Тагил.

Ж.-д. уз. 419 т. ж. (1985). Центр черной металлургии и маш-ния

(Нижнетагильский металлургич. комб-т, “Уралвагонзавод”). З-ды: пластмасс и др. Добыча медной руды. Пед. ин-т, 2 т-ра. Музеи: краеведч., изобразит. иск-в. Осн. в 1725. Орд. Труд. Кр. Знамени

(1971)”.

Хорошего, конечно, мало. Надежду внушал один лишь пед. ин-т, но летом и студенток, пожалуй, не доищешься. И что за река такая -

Тагил? Врет небось Хератин про раков и вообще. Жена какая-то, утопленница…

Однако мерзость запустения на собственной жилплощади была столь унизительна для человека с пером и воображением, так уязвляла душу, что Волынкин вдруг решился. А ведь это поступок, подумал он. Ведь вот не каждый так – раз, и рванет на Урал! Верховья реки Тагил, таежная деревня, отроги старых гор, окно в Азию… Да не остаться ли там вообще? Нести грамоту и культуру темному племени охотников и рыболовов, вывести ихнее юношество на дорогу цивилизации…

Волынкин пошарил в холодильнике и нашел две вареные картофелины в мундире. Потряс над стаканом вчерашнюю бутылку, насчитал девять прозрачных капель, что нехотя упали в грязный стакан. Слил туда же остальные опивки, разбавил холодным чаем, выпил и закусил.

“Вот жизнь! – начертал фломастером на газете. – Ночь так близка… На посох опершися, через хребет вот-вот уж перевалит, и мне пора к верховиям Тагила. Ты ждешь, Хератин с харей посиневшей?.. Ну, где твоя ладья? – Увязла в речке Стикс (притоке Чусовой), в объятьях ила. – Ну, так давай, упремся оба-двое, в весло мореное и боевое, и вырвем челн твой тягостный из тины, и пусть сожрут нас раки и ундины!”

…Ехали сперва поездом “Уральские самоцветы” (Москва-Свердловск).

Долго ехали, суток двое. Ну, не меньше тридцати или даже сорока часов. На подъездах к Перми забрезжили белые ночи и вообще все смешалось. На платформах днем и ночью, и правда, как обещал Хератин, продавали раков – с укропом и картошкой. Не помня себя, сошли в путаницу крупного и грязного ж.д. уз. Нижний Тагил, жестяным голосом кричащего с сероватого неба неразборчивые вести; пересидели остаток светлой ночи на парапете памятника непропорциональному металлургу возле автобусной остановки. На грани мутного рассвета, не отличимого от ночи, погрузились в первый автобус, доехали до села под дерзким названием Льзя. Там Хератин сбегал к деревянной церкви на пыльной площади и привел лошадь, впряженную в телегу с сенной трухой на дне.

Телега гружена была флягами. “Молоко везешь?” – кивнул на фляги любезный Хератин. Возчик, сонный губошлеп с заметным налетом придурковатости, отвечал охотно: “Возил дак, не довез, в суботею на

Троице дядька Митрич не принял дак, велел ворочаться, таперича уж и покисло дак, считай… А куды девать? А ну дак и хер с им!” – неожиданно бедово заключил парень и вытянул вожжой свою кобылу:

“Чаво стала, блядь дохлявая!”