– Надо же, как она тебя запугала!
– Если бы она меня запугивала, я бы ее ненавидел, – со сдержанной ненавистью ответил я. – Но она дарила мне счастье, и я его потерял.
Я не могу говорить грубости женщинам, с которыми только что предавался любовным утехам, пускай и принудительным, – но сейчас я был, как никогда, близок к этому.
Я был прямо-таки ошеломлен, обнаружив, что на промозглой улице все еще влачится этот бесконечный день. И промозглая электричка тоже бесконечно влачилась к месту моей неотвратимой казни.
Темный уголок на Лиговке у мусорного бака мне удалось разыскать довольно скоро. Она ответила совершенно мертвым голосом, и я торопливо произнес, как гвозди вбивая:
– Я прошу об одном: выслушай. А потом можешь убить, я это заслужил.
Мне открыла согбенная японская старушка, на которую какой-то издеватель напялил некогда обожаемые мною очки и вишневый балахон.
Видимо, мое отчаяние и боль в паху сумели что-то ей сказать без всяких слов. И во мне шевельнулось что-то вроде надежды, когда она заговорила первой.
– Сначала ты подарил мне жизнь, а потом сам же ее отнял.
Я съежился, но отражатель мой внезапно брякнул:
– Я тебя породил – я тебя и убью.
Я похолодел, но в ее округлившихся глазках мелькнуло восхищение.
– Ну ты и нахал…
– Помирать, так с музыкой! – понес меня сорвавший узду жеребец.
– Это ты меня убиваешь, а сам трахаешься в свое удовольствие!
– Да какое, к черту, удовольствие! Один только раз, да и то еле-еле!..
– Нет, вы посмотрите на него – он же мне еще и жалуется!..
– А кому мне пожаловаться? Ты у меня единственный друг.
– А разве твоя новгородская тетка тебе не друг?
– Конечно, нет. Друзья так не поступают. Не насилуют.
– Ну, ничего, теперь вы сможете спать друг с другом сколько влезет.
– Нет уж! Она отняла у меня жизнь – больше я ей ничего не должен.
– Уж прямо жизнь!.. Я уверена, ты и сейчас надо мной смеешься. А потом будете смеяться вдвоем.
– Я даже имя твое, – я пал на колени, – не мог бы там произнести!
Я попытался поцеловать край ее вишневого балахона, но она отпрянула, хотя уже не так решительно, как могла бы.
– Как ты, кстати, узнала ее телефон?
– Когда у нас еще ничего не было, ты мне иногда оттуда звонил.
– Вот видишь! Я просто дурак, в этом вся моя вина.
– Дурак… Я не знаю, кем надо быть, чтобы после нашего путешествия…
Мы спали, завтракали вместе… Мне после этого самый невинный флирт сделался противен, а ты – ты мог лечь в постель с другой!
– А я и не ложился, мы стоя… – я покаянно не поднимался с колен.
Она с трудом подавила невольный смешок:
– Я уже и правда не знаю, ты дурак или нахал…
– Дурак, дурак!
Я надавал себе по щекам. Сначала в шутку. А потом вдруг начал колотить изо всех сил, испытывая поистине неземное облегчение. Ты с ума сошел, кричала она, пытаясь хватать меня за руки, но я остановился лишь тогда, когда, промахнувшись, хватил себя по глазу.
Плеснулось желтое пламя, я замер в позе закрывшего глаз ладонью грешника из Сикстинской капеллы.
– Покажи, что ты натворил, – кричала она, но я лишь делал свободной рукой успокоительные жесты: ничего, мол, ничего, сейчас пройдет.
Слезы текли, но глаз видел. Ты сумасшедший, повторяла она, утирая мне слезы бумажной салфеткой, – я не сумасшедший, я просто дурак, повторял я.
– А у нас в леспромхозе говорили: я на дураков не обижаюсь.
Я покаянно обхватил ее колени, и она уже не воспрепятствовала. Я начал подниматься все выше, выше и выше, преодолевая боль в паху и в глазу. Под балахоном у нее ничего не было, и, несмотря на ее слабеющее сопротивление, мы прокружились тем же путем, что и в первый раз, и закончили ровно на том же месте. Но теперь это было не просто счастье, это было спасение от, казалось бы, уже свершившейся гибели. И вдруг по моей щеке снова поползли ее слезинки: а потом так же будешь лежать с ней…
– Я же тебе сказал: я с ней полностью расплатился. Забудь, это был просто дурной сон. Мне кажется даже, что ты не только последняя – ты первая моя любовь. Хотя я вроде бы черт знает сколько лет любил одну пламенную сионистку… Она действительно отдала жизнь сионистской сказке – превратилась в зачуханную поселковую портниху. Никуда не ездит, ничего не читает…
– Как бы я хотела!.. Жить в Израиле и читать только главную книгу!
И волосы у меня на ногах вновь стали дыбом от ужаса.
В тот вечер нам опять удается разойтись лишь под утро. Но сходимся мы что-то нерадостные. Мне приснилось, что я стою перед гинекологическим креслом, точнее, перед раскрытой вагиной, и понимаю, что мне нужно что-то с нею делать. И меня охватывает такая тоскливая скука… А Женя тоже сидела с увядшей вишенкой:
Читать дальше