Сергей Минаев - Р.А.Б.

Так вышло и на этот раз. В одну погожую октябрьскую пятницу, около десяти утра, наш начальник обнаружил на своем столе фирменный бланк, гласящий, что в его, господина Львова, услугах руководителя департамента продаж корпорация более не нуждается. Расчет и компенсацию за неотгуленный отпуск можно получить в бухгалтерии сегодня или в любое удобное время на следующей неделе. А что касается пропуска, ключей от кабинета, корпоративного автомобиля и корпоративного же телефона, равно как и представительской карточки – все эти предметы он, господин Львов, должен сдать в течение часа уполномоченному сотруднику службы внутренней безопасности. Далее в письме было еще что-то про обход хозяйственника, инвентаризацию кабинета и прочее, но Львов этого не видел. Он сидел, втыкал затуманившимся взором в фирменный бланк, потом пытался включить компьютер, из которого СБ еще накануне предусмотрительно вытащила системный блок, потом механически звонил сисадминам, чтобы они «пришли проверили, что, черт возьми, с компом!» (на «черт возьми!» он особенно интонировал), а после пулей вылетел из своего кабинета, помчался в приемную, чтобы записаться на прием лично, провел там минут десять, пытаясь пробить брешь в необъятной груди секретарши, которую та выставила вперед оборонительным редутом (интересно, почувствовал он, как в этот момент напряглись ее соски или нет?), но все его попытки успехом не увенчались.

Возвращался на свое место он очень медленно, будто каждый шаг давался ему с огромным трудом. Пробегавшие по коридорам коллеги жались по стенкам, мило щебетавшие секретарши на ресепшен вмиг умолкли, даже вечно гудящий ксерокс и тот, кажется, замер. Проходя мимо нашего пенала, он открыл дверь, просунул голову, оглядел нас, хотел было что-то сказать, потом поморщился и свалил. Честно говоря, мы даже не успели надеть приличествующие моменту скорбные лица. Сидели и занимались своими делами, точнее бездельем. Он понял, что говорить особенно нечего. Мы и так в курсе.

Потому что ровно в девять сорок пять мы получили мейл all staff, сухо сообщивший, что с сегодняшнего дня Львов руководителем более не является. Компания благодарит его за огромный вклад, за самоотдачу, за годы, проведенные в корпорации, а главное, за результаты, достигнутые на посту руководителя (за которые его и вышвырнули). Переводя с корпоративного на русский, это значило, что теперь Львов – никто, полное чмо, ничтожество, пустое место, кретин и главный виновный в проваленном плане. И вообще, с сегодняшнего дня компания не уверена, что у нее был такой сотрудник, и компании кажется, что все сотрудники в этом также не уверены.

Львов понуро возвращался на свое место. Из спортивного, моложавого чувака в ладно скроенном костюме, с хорошей стрижкой и немного самодовольным лицом он в одночасье превратился в понурого мужика лет под сорок. Даже костюм его выглядел каким-то непростительно мятым. Мужик бросил усталый взгляд на ресепшн, опустил плечи, посерел лицом и перед тем как зайти к себе, хриплым голосом попросил секретарей принести ему пару пустых коробок. Что они и исполнили незамедлительно. Принесли аж три. Каждая секретарша несла свою коробку на вытянутых руках, как шапку Мономаха, и аккуратно поставила ее на стол. Все делалось нарочито медленно, так, чтобы успеть упиться отчаянием очередного раздавленного машиной человека.

И мы не можем винить этих тварей. Не каждый день компания позволяет себе таким образом разнообразить досуг своих подчиненных. Ведь увольнения в большом коллективе служат для нас тем, чем служили публичные казни на площади для праздных зевак Средневековья.

Не знаю, что думал в эти минуты Львов. Вспоминал ли он то время, когда что-то еще можно было изменить? Винил ли нас? Или коммерческого? Или думал, что скажет сегодня жене? Или подсчитывал компенсацию? Или просто тупо не мог сообразить, как же оно все так вышло? А может быть, Львов унесся мыслями в сегодняшнее утро, когда он тщательно брился, еще более тщательно выбирал галстук, придирчиво осматривал себя в зеркало перед уходом, целовал жену, репетировал по дороге в офис «служебное» выражение лица – в общем, делал все, чтобы выглядеть наилучшим образом . Не зная, что именно сегодня его и вышвырнут. Честно говоря меня это не волновало. Может я и бессердечный ублюдок, но Львов, пожалуй, был ублюдком похлеще.

Зато у меня не хватило лицемерия оказаться среди тех, кто, вроде Нестерова, зашел пожать ему на прощанье руку. Впрочем, так же, как не хватило цинизма отправить ему конверт, как Загорецкий. Конверт, в котором лежала открытка в стиле пятидесятых, на которой мускулистый рабочий поднимал вверх кулак, декламируя: