Сергей Минаев - Р.А.Б.

Через двадцать минут мы с Загорецким уже в лифте, и с нами едут две молодые девчонки из бухгалтерии, которые обсуждают гибель грузчика компании в результате несчастного случая. И одна из них страдальчески говорит:

– Парню всего двадцать шесть!

– Какой ужас!

– И не говори!

– Компания собирается оказать семье матпомощь, представляешь?

– Интересно, как они ее проведут? Или сначала перечислят, а мы потом ломай голову, каким кварталом закрывать?

– Это в мае случилось? – уточняет вторая.

– Ага. Всего двадцать шесть, представляешь?!

– А мне отдел кадров сообщает об этом только в сентябре, представляешь!

– А я ему уже отпускные начислила, представляешь? И с кого их теперь вычитать буду? С отдела кадров?

– А как это потом проводить?

Обе, хором:

– Кошмар!!!

Лифт наконец тренькает, останавливается и выпускает нас наружу. Мы оказываемся на улице, доходим до стоянки, курим, вяло обсуждаем ничего не значащие события, и тут Загорецкий достает из кармана косяк и предлагает:

– Будешь?

– А то! – живо откликаюсь я, хотя марихуану пробовал до этого всего пару раз.

Мы раскуриваемся. Сладковатый дым обволакивает мои мозги, моментально расслабляет мышцы и заставляет прищуриться, чтобы лучше видеть окружающий мир.

– Как же я устал! – тихо говорю я.

– Это всегда так, от безделья, – согласно кивает Загорецкий.

– Неужели все компании так устроены?! – Я затягиваюсь и тут же захлебываюсь глубоким кашлем.

– Давай добью, а то задохнешься.

– Мы же ничего не создаем! Мы ничего не производим, ничего не растим, ничего не добываем. А нас, средний класс, считают самым динамичным и энергичным.

– Вроде того. Базовый элемент. – Загорецкий достает из своей машины бутылку воды, делает два больших глотка и передает мне.

– Но если убрать всех нас, ничего не изменится. Никто не умрет с голода, заводы не встанут, поля продолжат давать урожай, маршрутки и метро – возить людей. Даже доллар не упадет. От нас нет вообще никакого толка!

– Здрасте, – ухмыляется Загорецкий, – а кто все это покупает? Может, мы ничего не производим, но зато являемся основными потребителями, потому как у тех, кто производит, нет ровным счетом никакой возможности это купить. Убери нас – кто будет рынком сбыта?

– Херня какая-то. – Я почесал затылок. – Всей нашей массе платят немалые деньги только для того, чтобы мы потребляли? А если те, кто производит, в один прекрасный момент устанут от нашего бесконечного праздника живота и просекут фишку?

– Не надо было курить так много, – укоризненно кивнул Загорецкий. – Понимаешь… если те, кто производит, просекут, как ты говоришь, фишку, ровно через секунду те, кто нам зарплату платит, заставят их производить свои товары еще дешевле. Чтобы больше не задумывались и не просекали. А заодно и о нас позаботятся: сделают наши зарплаты меньше, мотивируя это кризисом перепроизводства и намечающимся обвалом фондового рынка.

– И что тогда? – вылупил я глаза, лихорадочно пытаясь сложить из опаленных косяком кирпичей Загорецкого домик мировой экономики.

– Когда рынок пугают грядущими обвалами, он валится реально. Летит к чертовой матери. И начинается тотальная экономия, секвестр, сокращение производства и прочее. Нефть стремительно теряет в цене, увлекая за собой твои, Исаев, несбывшиеся мечты об ипотеке, смене машины и покупке восьмой пары ботинок. – Говоря это, Загорецкий почему-то указал на колеса моей машины. – И тогда ты, Саш, начинаешь задумываться, что жизнь в целом неплохая была, и офис ничего, и начальник клевый. А главное – обостренное чувство социальной несправедливости пропадает. Начинаешь отчаянно любить страну, улицу и родную проходную, «что в люди вывела тебя». Только поздно уже – наступает мировой финансовый кризис, понял?

– Понял, – кивнул я, чувствуя, что не отпускает. – Только как может нефть упасть, не врубаюсь. Почему?

– А потому, что одни продают метр недвижимости по двадцать пять тысяч долларов, а другие анашу в тридцать два года курить не умеют, угу?

– Угу, – обиделся я. – Чего наезжаешь, ведь сам предложил!

– Я не наезжаю, я стараюсь до тебя донести, что если ты такой справедливый – иди на завод, если умный – в Думу, а если стал менеджером – потребляй и не пизди о социальных противоречиях. Такой вот живой, человеческий дискурс получается. Кстати, через пару дней в департаменте внутренний аудит начнется. Нестерову я уже сказал.

– Внутренний аудит? – застыл я с растопыренными пальцами и непонимающим лицом.