Ирвин Уэлш - На игле

— Мне нужно идти.

И ушла, оставив Рентона в состоянии замешательства и уныния. Он забрался на диван, залез в спальный мешок и застегнул молнию. Лёжа с открытыми глазами в темноте, он попытался изучить обстановку комнаты.

Рентой представил, что Диана снимает квартиру вместе с несколькими занудами, которым не нравится, когда она приводит кого-нибудь к себе. Возможно, решил он, она не хочет, чтобы они посчитали, будто она может взять и привести домой незнакомого парня, чтобы трахаться с ним так, как она трахалась с Рентоном. Затем он польстил своему самолюбию мыслью о том, что он одержал победу исключительно благодаря своему искрометному остроумию и своеобразной, хотя и не без изъянов, красоте.

Постепенно он заснул, и ему стали сниться странные сны. К странным снам он привык, но эти обеспокоили его своей живостью и тем, насколько они врезались в память. Он был прикован к стене в белой комнате, освещенной голубым неоновым светом, и смотрел на то, как Йоко Оно и Гордон Хантер — защитник «Хибз» — лакомятся расчлененными человеческими останками, разложенными на покрытых пластиком столах, стоящих в ряд. Они осыпали его чудовищными оскорблениями, не переставая в перерывах между проклятиями совать в рот и энергично жевать кровавую пищу. Рентой знал, что следующим на этих столах очутится он. Он попытался подлизаться к Хантеру, рассказывая ему, что он — его большой поклонник, но защитник клуба с Истер-роуд, оправдывая свое звание «бескомпромиссного», рассмеялся ему прямо в лицо. Так что Рентой испытал огромное облегчение, когда сон сменился и он увидел, что сидит совершенно нагой и с головы до ног измазанный в дерьме на берегу залива в Лейте в компании полностью одетого Кайфолома и ест кусок жареного хлеба с варёным яйцом и помидором. Затем ему приснилось, что его пытается соблазнить прекрасная женщина, на которой нет ничего, кроме бикини из алюминиевой фольги. Женщина оказалась на самом деле мужчиной, и затем они принялись нежно трахать друг друга в различные отверстия в теле, из которых сочилась субстанция, напоминавшая крем для бритья.

Он проснулся от звона ножей и вилок и запаха жарящегося бекона и поймал взгляд, который бросила на него на ходу какая-то молодая женщина (не Диана), направлявшаяся в кухню. Затем услышал мужской голос, и его охватил страх. Мужской голос это было последнее, что хотел бы услышать Рентон, проснувшись утром с похмелья в чужой квартире в одних трусах. Он притворился спящим.

Подглядывая из-под век, он увидел парня примерно его роста, может, чуть-чуть пониже, который тоже шёл на кухню. Хотя обитатели квартиры говорили приглушёнными голосами, Рентон всё равно слышал слова.

— Ну вот, Диана опять с собой дружка привела, — сказал мужчина.

Рентону пришлась не по душе слегка насмешливая интонация, с которой было произнесено слово «дружок».

— Гм. Говори тише. Не вредничай и не делай поспешных выводов.

Он услышал, как они снова прошли через гостиную. Он быстро натянул на себя футболку и джемпер. Затем расстегнул молнию на мешке, выпростал из него ноги на диван, а затем одним рывком натянул на себя джинсы. Аккуратно сложив спальник, он водрузил снятые с диванчика подушки на место. Надевая кроссовки и носки, он заметил, что они заметно пованивают. Он надеялся (хотя тщетность этой надежды была очевидна ему самому), что никто этого не заметил.

Рентон слишком нервничал для того, чтобы маяться похмельем. Тем не менее он его всё-таки ощущал — оно кралось следом за ним словно терпеливый уличный грабитель, выжидая только подходящего момента, чтобы наброситься.

— Привет! — сказала ему вернувшаяся молодая женщина (не Диана).

Она была хорошенькая, с красивыми большими глазами и четко очерченной, слегка заострённой линией подбородка. Рентой подумал, что уже где-то видел это лицо.

— Привет. Меня, кстати, звать Марком, — сказал он, но женщина не назвала своего имени в ответ, а попыталась вместо этого вытянуть из него дополнительную информацию.

— Итак, ты — приятель Дианы? — спросила она несколько агрессивно.

Рентой решил действовать осторожно и соврать что-нибудь такое, что не звучало бы как вопиющая ложь и поэтому могло быть сказано с должной убедительностью. Проблема заключалась в том, что за время наркоманской жизни он научился врать крайне убедительно, и поэтому ложь теперь в его устах звучала гораздо правдоподобнее, чем правда. Он замялся, углубившись в мысли о том, что с героина слезть гораздо легче, чем перестать рассуждать как героинист.