Никос Казандзакис - Я, грек Зорба

Он держал в руках какой-то предмет, завернутый в розовую бумагу и перевязанный золоченой тесемкой.

— Новогодний подарок? — спросил я с улыбкой. Зорба засмеялся, стараясь скрыть свое волнение.

— Эх! Просто немного побаловать бедняжку! — сказал он, не оборачиваясь. — Пусть напомнит ей старые добрые времена… Это же женщина (мы говорили об этом), а значит — создание, которое вечно жалуется.

— Это фото?

— Ты увидишь… ты увидишь, не будь таким нетерпеливым. Я это сделал сам. Поспешим же. Полуденное солнце приятно пригревало. Море — оно тоже согрелось под солнцем и было счастливо.

Небольшой пустынный остров вдали, укрытый легким туманом, казалось, был приподнят над морем и покачивался в воздухе.

Мы приближались к деревне. Зорба подошел ко мне и, понизив голос, сказал:

— Знаешь, хозяин, особа, о которой идет речь была в церкви. Я стоял впереди, возле клироса, вдруг вижу — святые иконы осветились. Христос, Богородица, двенадцать апостолов — все засверкали… «Что же это такое? — спросил я себя и перекрестился. — Солнце?» Оборачиваюсь, а это вдова.

— Хватит болтать, Зорба! — сказал я, ускоряя шаг. Но мой спутник не отставал.

— Я видел ее совсем рядом, хозяин. У нее родинка на щеке! Можно голову потерять! Это целая тайна, родинки на щеках женщин! Он удивленно округлил глаза.

— Нет, ты видел это, хозяин? Кожа такая гладкая гладкая и вдруг — на тебе — вот такое черное пятнышко. Да одного этого хватит, чтобы потерять голову! Ты в этом понимаешь хоть что-нибудь, хозяин? Что они об этом говорят, твои книги?

— Ну их к дьяволу, эти книги! Зорба засмеялся, очень довольный.

— Вот-вот, — сказал он, — наконец-то ты начинаешь соображать.

Мы быстро, не останавливаясь, прошли мимо кофейни. Наша добрая дама зажарила в печи молочного поросенка и ожидала нас, стоя на пороге. Как и в прошлый раз, с той же канареечно-желтой лентой на шее, такая же густо напудренная, с намазанными толстым слоем темно-красной помады губами, она была поразительна. Как только она увидела нас, все ее тело от радости пришло в движение, маленькие глазки шаловливо поиграли и остановились на лихо закрученных усах Зорбы.

Едва входная дверь за нами закрылась, Зорба обнял ее за талию.

— С Новым годом, моя Бубулина, — сказал он ей, — посмотри-ка, что я тебе принес! — и он поцеловал ее в заплывший жиром затылок.

Старая русалка вздрогнула, словно ее пощекотали, но головы не потеряла. Глаза ее впились в подарок. Она схватила его, развязала золоченую тесьму, посмотрела и вскрикнула.

Я наклонился, чтобы тоже посмотреть: на большом листе картона этот злодей Зорба нарисовал четырьмя красками — золотистой, коричневой, серой и черной — четыре больших, украшенных флагами, линкора на фоне моря цвета индиго. Перед линкорами, вытянувшись в волнах, совершенно белая и совершенно голая, с распущенными волосами и высокой грудью, с рыбьим хвостом, изогнутым спиралью, и с желтой ленточкой на шее плавала русалка — мадам Гортензия. Она держала в руке четыре шнурочка и тянула за них четыре линкора с поднятыми флагами: английским, русским, французским и итальянским. В каждом углу картины свисали бороды, золотистая, коричневая, серая и черная.

Старая певица тотчас поняла.

— Это я! — сказала она, показывая с гордостью на русалку. Она вздохнула.

— О-ля-ля! — воскликнула она. — Я тоже когда-то была великой державой.

Она сняла маленькое круглое зеркальце, висевшее над кроватью около клетки с попугаем, и повесила туда творение Зорбы. Под густым слоем румян щеки ее, должно быть, побледнели.

Зорба в течение этого времени топтался на кухне. Он был голоден. Принеся бутылку вина, он наполнил три бокала.

— А ну, все за стол! — пригласил он, ударяя в ладоши. — Начнем с главного, с желудка. Потом, моя красавица, спустимся пониже! Воздух просто сотрясался от вздохов нашей старой русалки. Она тоже в начале каждого года представала пред своим маленьким страшным судом, где, видимо, взвешивала свою жизнь и находила ее пропащей. Из глубины сердца этой истрепанной женщины по торжественным дням должны были взывать большие города, мужчины, шелковые платья, шампанское и надушенные бороды.

— Я совсем не хочу есть, — сказала она нежным голосом, — совсем, совсем не хочу.

Она опустилась на колени перед жаровней и помешала пылающие угли; на ее обвисших щеках отразились блики пламени. Небольшая прядь волос скользнула со лба, коснулась пламени и в комнате почувствовался тошнотворный запах паленого.