Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

— Зять Калмана Якоби!.. — прогремел пан Валленберг. — Представляете, встретил его в Саксонском саду… А это моя дочь Юстина, которая вам писала…

Юстина Малевская оказалась маленькой и черноволосой, она напоминала японку, как их рисуют на книжных обложках или веерах. Зачесанные назад волосы походили на парик. Блестящие глаза светились озорной улыбкой. На шее поблескивало жемчужное ожерелье, в ушах — сережки с бриллиантами, на пальцах — перстни. Она протянула Азриэлу пухлую ладошку, бросив на него слегка насмешливый, но дружеский взгляд.

— Пан такой высокий, да еще и блондин!.. — И повернулась к остальным. — Необычно, правда?

Вскоре Азриэл разобрался, кто здесь кто. Высокий курносый помещик с коротко постриженными волосами, острыми, как пики, усами и зелеными глазами — это пан Малевский, муж Юстины. Пани Флора Загурская — ее младшая сестра. Она выше Юстины, у нее черные, словно бархат, волосы, но круглое личико — белое, как фарфор. Она похожа на куклу. Ее муж, пан Загурский, — тучный, невысокий человечек с соломенной шевелюрой и добрыми карими глазами. Он все время улыбается в усы, которые растут из самых ноздрей и выглядят, будто приклеенные. Третья дочь, Лола, — копия отца: низенькая, полная, у нее горбатый нос, блестящие черные глаза и толстые губы. Она то и дело громко смеется, сверкая крупными зубами. Из сыновей был только один, Юлиан, инженер-путеец.

Пани Малевская предложила Азриэлу стул, украшенный кистями, сама опустилась в шезлонг напротив.

— Странный случай, не правда ли? Пишу вам письмо, а отец тут же встречает вас в саду… И графиню, вашу свояченицу, я тоже встретила совершенно случайно. Попозже все подробно расскажу. Только одно скажу сразу: она глубоко несчастна.

— Почему?

— Тысяча причин. Граф совершенно невменяем. Польская община приняла его как героя, но он со всеми перессорился. Связался с какими-то шарлатанами и авантюристами. В конце концов перед ним закрылись все двери.

Пани Малевская обмахнулась веером и, немного поколебавшись, продолжила:

— Скажу прямо: он пьет. Все время навеселе.

— Вот оно что.

— Графиню все боготворят, но из-за мужа ее перестали приглашать. К тому же у нее плохо со здоровьем. Роды были тяжелые, она была близка к смерти. Я опасаюсь за нее.

— А ребенок?

— Ангел!

Открылась дверь, и служанка объявила, что ужин подан. Азриэл увидел, что мужчины предлагают дамам руку. Он растерялся. Пани Малевская улыбнулась и взяла его под локоть.

— Надеюсь, пан не будет возражать?

— Что вы, — ответил Азриэл. — Это для меня большая честь.

Ужин был долгий. На стол все подавали и подавали мясное, закуски, компоты. Пани Малевская тихо подсказывала Азриэлу, как обращаться с приборами. Он сидел с заложенной за воротник салфеткой и с тарелки, украшенной портретом Наполеона, пробовал незнакомые, новые яства, пил из бокала вино, которое показалось ему кисловатым. За столом все вели себя строго по этикету, ни одного случайного движения, и Азриэлу было стыдно, что он не имеет об этих правилах никакого понятия. Но он решил обязательно их усвоить, чтобы впредь было нечего стыдиться. От вина Азриэл оживился. Он шутил с пани Малевской, и она звонко смеялась маленьким ротиком.

— А знаете, графиня говорит о вас буквально с благоговением, — заметила Малевская. — Она в вас просто влюблена.

— Да что вы! Неужели?

— Кто может понять женское сердце? Попозже мы с вами об этом поговорим. Вообще-то ей было бы лучше вернуться в Польшу.

— С ним?

— Да нет, как же он приедет? Его сразу же арестуют.

— Что ей тут делать одной?

— Вот об этом я и хотела вас спросить. О примирении с отцом, как я понимаю, и речи быть не может, верно?

— Да, это исключено.

— Я была у нее дома. Знаете, столь бедной графини я в жизни не встречала. Хотя не могу сказать, что во Франции мало обедневших аристократов — и поляков, и даже французов. Да и здесь, в Польше, один из Потоцких служит на Венском вокзале, не то кассир, не то кондуктор. Не думайте, что мы сидим в башне из слоновой кости. От окружающего мира не скроешься, как ни старайся.

Азриэл всегда считал, что выкресты избегают разговоров о евреях, но пан Валленберг говорил о евреях, не умолкая, за ужином, а потом в гостиной. Видно было, что он прекрасно разбирается во всех еврейских вопросах. Суть его речей была такова: в Западной Европе евреи стали людьми, им есть чем гордиться перед другими народами, а в Польше остались бандой азиатов. В Варшаве уже много лет планируют построить синагогу, но не могут найти денег. На кладбище даже нет аллей, шагают прямо по могилам. В талмуд-торах [105] Талмуд-тора — религиозное учебное заведение для мальчиков из малообеспеченных семей для подготовки к поступлению в ешиву. не учат польского языка. А в Западной Европе богачи завещают огромные суммы на общинные нужды: Ауэрбах, Френкель, Оппенгеймер, Магнус-Леви. В Англии и Соединенных Штатах тоже не отстают, строят приюты для сирот, обучают еврейских юношей ремеслу, вкладывают деньги в школы, больницы, раввинские училища!.. Что есть у варшавских евреев? Грязная больница и убогая столовая. О хасидах и вовсе говорить нечего. Дикие бедуины! Что представляет собой прогрессивный еврей в Польше? Живет только для себя, до общины ему нет дела. Дочек учит болтать по-французски и бренчать на пианино. Жена купается в роскоши, даже если муж на грани банкротства. Пан Валленберг вспомнил Адольфа Кремье [106] Адольф Кремье (1796–1880) — французский юрист и государственный деятель еврейского происхождения. Защищал права евреев. , американского еврея Пейксото, сефарда, который добился должности консула в Румынии, чтобы помогать тамошним евреям. Рассказал, что еврейские финансисты бойкотировали Румынию из-за того, что там преследовали евреев; что парижский Ротшильд ссудил Франции двести миллионов франков на выплату контрибуции после войны с Пруссией; что дочери лондонского Ротшильда, Анна и Флора, вместе написали историю еврейского народа. Можно представить себе что-нибудь подобное в Польше?..