Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

Азриэл заметил, что пан Валленберг, говоря о евреях, горячился так, будто сам был евреем. Один раз он даже с такой силой ударил кулаком по столику, стоявшему рядом с креслом, что чуть не опрокинул вазу. Седые бакенбарды белели на багровом лице Валленберга, живот чуть ли не разрывал жилетку, высокий твердый воротник врезался в шею. В черных глазах то сверкал гнев, то проглядывала еврейская доброта, которую ничто не может стереть. Мадам Валленберг ласково смотрела на мужа, кивая седой головой с высокой прической, словно слышала старые как мир истины, которые не оспоришь, хоть бейся головой о стену. Зятья-христиане молча, внимательно слушали. Дочери и сын беседовали в другом углу гостиной. Азриэл слышал, что они говорят о модной обуви. Вскоре пан Валленберг и Азриэл остались вдвоем. Пан Валленберг одним глотком отпил полчашки остывшего кофе.

— Значит, врачом хотите стать?

— Да.

— Можно кое-что у вас спросить?

— Конечно, пожалуйста.

— Вы верующий?

Азриэл растерялся.

— Не в обычном смысле.

— А в каком?

— Должна быть какая-то высшая сила.

— И вы верите, что эта высшая сила раскрылась Моисею на горе Синай, дала евреям Тору, Талмуд и все придуманные раввинами комментарии?

— Нет, в это не верю.

— А если так, что же вынуждает вас оставаться евреем? Скажу прямо. Кем бы вы ни стали, врачом, инженером, банкиром, то, что вы еврей, будет мешать вам всегда и во всем. Вот я тут говорил о западноевропейских евреях. Они преданные граждане, патриоты. Много молодых евреев пало и за Пруссию, и за Францию. Многие получили награды. Во время войны считали, что прусские евреи должны выйти из Альянса [107] По-видимому, имеется в виду Всеобщий израильский альянс, основанный в 1860 г. в Париже, чтобы защищать права и свободы евреев. Создавал сельскохозяйственные поселения, открывал школы, занимался благотворительностью. . Это странно — вести войну и при этом состоять в одной организации. Недавно во Франции был процесс против еврейской фирмы, которая занималась мошенничеством. Пресса подняла крик: пусть евреи снова наденут желтые колпаки, длинные кафтаны и вернутся в гетто. Когда шла война, евреев хотели изгнать из Меца. Вы, наверно, газет не читаете, а я читаю и знаю все. На одного еврея, получившего медаль, приходится сотня евреев, получивших затрещину. Наша польская пресса до поры до времени вела себя прилично, но недавно в «Газете польской» была напечатана очень злая статья: евреи в лапсердаках приходят в Швейцарскую долину [108] Швейцарская долина — летний сад с концертным залом в Варшаве. , громко говорят на жаргоне и даже не пользуются носовым платком. Чем отличается еврей от христианина? Если христианин сморкается в два пальца, то он не ходит на концерты, а еврей делает и то и другое. Подумайте, чем это кончится.

— Где написано, что евреи должны обладать всеми достоинствами?

— Нигде не написано. Но к меньшинству всегда придираются. Особенно если это меньшинство добивается каких-то привилегий.

— И каких же привилегий мы добиваемся?

— Раньше еврей гнался за деньгами. Современный еврей хочет всего сразу: зарабатывать деньги, влиять на правительство и армию, вносить вклад в искусство и науку. Когда-то я верил, что нужно лишь снять халаты и заговорить на языке страны, и все будет хорошо. Теперь понимаю, что так еще хуже. Мир видит в еврее опасного конкурента. За две тысячи лет евреи создали такой резервуар способностей, какого нет ни у одного другого народа.

— И что делать с этими способностями? Нельзя же их выкинуть.

— Нет, но…

Подошла пани Малевская.

— Отец, извини, что перебиваю, но нам с господином Бабадом надо поговорить о его свояченице. Слышу, ты рассуждаешь о мировых проблемах, а тут речь идет о живом человеке.

— Да, дочь, хорошо. Пан Бабад — приятный собеседник.

— Пойдемте в другую комнату.

Азриэл извинился. Пани Малевская привела его в небольшую комнатку или будуар, Азриэл даже не знал, как назвать. Здесь было много зеркал, стояла фигура сатира с часами в руках. Стены обиты желтым шелком. Пани Малевская начала подробно рассказывать о Мирьям-Либе или графине, как она ее называла. Она говорила обо всем сразу: о польской эмиграции, о встречах с польскими политиками, писателями, аристократами, о том, как ее принимали в парижских салонах. Потом стала описывать бедность и нужду, в которой живут эмигранты, и о том, что у нее выпросили все до последнего франка, едва хватило на дорогу домой. Люциан — пьяница, авантюрист и попрошайка в одном лице. Ест в какой-то дешевой столовой. Все время твердит, что вступит в Иностранный легион, хотя его туда, наверно, не возьмут. Графиня буквально голодает. Пани Малевская минуту молчала. Вдруг сделала такое движение, будто что-то сглотнула.