Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

— С чего это ты нарядилась? Сваха еще из Люблина не выехала.

— А почему бы ей не наряжаться? — оторвался от журнала Азриэл. — Женщина должна быть красивой. Даже в Талмуде сказано: «Женщина создана лишь для красоты» [65] «Ксубойс» 59б. .

— На все у него Талмуд! И кому же она хочет тут понравиться? Может, тебе?

Азриэл залился краской, и Мирьям-Либа тоже.

— А пейсы с каждым днем все короче, — не унималась Шайндл. — Мне-то все равно, но если мама заметит, вот крику будет…

— Нигде не сказано, что пейсы должны быть длинные. Даже бороду можно стричь. Только брить нельзя. И рубанком можно строгать. Так в Талмуде написано.

— Опять Талмуд! Да какой дурак будет сострагивать бороду рубанком? Азриэл, ты выдумываешь!

— Нет, Шайндл, правда.

— Услышал бы Майер-Йоэл, вот бы на стенку полез. Ой, мамочки! Что-то и у меня в животе закололо. Может, камни? Азриэл, оторвись от газеты. Доедай кашу, не оставляй. Что там пишут? Мне ведь тоже интересно.

— Я тебя учил древнееврейскому, целых два урока. Сама возьмешь и прочитаешь.

— Я же не такая умная. Как можно целый день буковки разглядывать? Ну расскажи, что там?

— Во-первых, это не газета, а журнал. А пишут, что Пруссия набирает силу и хочет захватить Австрию, а может, еще и Францию. Это в одной статье. А в другой — о том, что если бы красота Иафета, греческая эстетика, слилась с еврейской моралью, с шатром Сима, то человеческий род был бы искуплен.

Шайндл открыла рот.

— Так почему же этого не случится?

— Кто знает, возможно ли такое…

Шайндл задумалась. Парик она надевала только по субботам и праздникам или когда ездила в Ямполь. Сейчас она была в платке. Ей побрили голову перед свадьбой, но после этого Шайндл не стриглась. Из-под платка озорно выбивался черный локон, в ушах сверкали сережки, на указательном пальце — обручальное кольцо. Шайндл смотрела то на Азриэла, то на сестру. Мирьям-Либа, кажется, поняла мысль Азриэла, но у Шайндл такое не укладывалось в голове. Шайндл хотела одного: вырваться из поместья, жить вдвоем с Азриэлом, и чтобы не было этих споров, препирательств и ссор. Она подозревала, что сестричка, красотка Мирьям-Либа, неравнодушна к ее мужу. Всегда с ним соглашается, берет у него книжки почитать, лезет в его занятия. Мирьям-Либа хотела спросить, что значит еврейская мораль, но сдержалась. Шайндл терпеть не может, когда она разговаривает с Азриэлом, из себя выходит, даже если он пошутит с Ципеле, перекинется с ней парой слов. «Влюблена, бедняжка, — подумала Мирьям-Либа. — Кажется, начинаю ее понимать… Сходить в замок? Нет, Хелена не приглашала. Он уедет, и я больше никогда его не увижу. С самого начала — трагедия…» Мирьям-Либа надела меховой жакет и теплые чулки. Просто пойти прогуляться зимним утром. Во дворе она столкнулась с закутанной в шаль Юхевед, у нее на ладони лежали три свежих яйца, которые она нашла под сараем, где куры частенько неслись.

— Куда это ты в такой мороз?

— Мне не холодно.

— Опять на коньках кататься?

— А где ты видишь у меня коньки?

Мирьям-Либа не пошла по тропинке к замку, но повернула к известковым разработкам. День выдался пасмурный, дым из печей сливался с облаками. Медленно падали снежинки. Мирьям-Либа то и дело останавливалась и оглядывалась по сторонам. Еще вчера она могла свободно прийти в замок, а сегодня этот дом с балконами и карнизами снова, как много лет назад, стал сказочным дворцом. В нем обитают графы и графини, которые, сколько бы они ни теряли, все равно останутся такими же гордыми, будут купаться в роскоши, жить среди золота, серебра, книг и картин, у них будут кареты и прислуга. Они говорят по-французски и играют на фортепиано. За одним из окошек на верхнем этаже — борец за свободу, преследуемый врагами, одетый, как крестьянин, и вооруженный, как рыцарь, живой герой польской истории. Что он сейчас делает? Спит или уже пробудился? Может, смотрит из окна в снежную даль? Может, видит ее, Мирьям-Либу? Думает о ней? Глупости! Что ему за дело до еврейской девушки? Там, откуда он явился, ему хватало женщин из высшего круга. Нет, это просто безумие! Надо выкинуть из головы. Такие, как я, должны выходить за люблинских лавочников. Мирьям-Либа подняла горсть снега и растерла руки, просто так, не потому, что замерзла. Вокруг простирались засеянные озимыми поля. Странно. Ведь это случилось только вчера, а кажется, что много лет назад, будто она пережила все это в предыдущей жизни и с детства была готова пережить опять. Даже имя Люциан ей хорошо знакомо. Как такое может быть? Она не раз писала это имя пальцем на запотевшем стекле. Может, в какой-то книжке был такой герой? Или она видела во сне? Или запомнила Люциана с тех пор, как была ребенком? Бывает, чтобы маленькая девочка влюбилась во взрослого мужчину? Загадка, очень непростая загадка…