Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

Пошел густой снег, охладил лицо Мирьям-Либы. Он таял на ее волосах, белой оторочкой ложился на рукава и плечи. Мирьям-Либа обернулась. Тропку скоро запорошит. В лесу полно волков. Хорошо было бы, если бы они на нее напали. Тогда Люциан точно ее не забудет: едва познакомился с девушкой, как ее разорвали дикие звери…

Мирьям-Либа шла и слышала, как в ней звучит песня, мелодия, которая ложится на ее чувство. Она не знала, слышала ли эти стихи или прочитала у какого-то поэта: падай, белый снег, иди позади и впереди, все дороженьки-пути белизною замети… Слова были на польском. Дальше говорилось об одинокой душе, которая мечтает скрыться в снежной буре, как медведь в берлоге, как зерно в земле… Бессонная ночь была полна грез, день снова пробудил в Мирьям-Либе давнюю тоску. А что, если так и остаться тут стоять? Она будет медленно замерзать, пока снег не укроет ее и она не превратится в холмик, как на кладбище. А летом? Но может, весна никогда не наступит. Азриэл рассказывал, что земной шар когда-нибудь остынет, моря превратятся в лед, все живые создания погибнут и в мире воцарится вечная зима. А вдруг уже пришло время? Мирьям-Либа долго стояла, не шевелясь. Начиналась метель. Две снежинки кружились, словно гоняясь друг за другом. Пятно солнечного света упало на снег, но, будто чего-то испугавшись, убежало вдаль. До чего же прекрасен этот мир, и сколько в нем тайн!.. Мирьям-Либа поймала на язык снежинку, и она растаяла у нее во рту. Вдруг стало страшно. Ей было и необыкновенно легко, и необыкновенно тяжело на сердце. «Это фантазия, всего лишь фантазия! — шептала Мирьям-Либа. — Ничего из этого не выйдет…» Она думала, что Шайндл замужем и даже Ципеле уже помолвлена, а она, Мирьям-Либа, все еще живет в мечтах. Кто знает? Вдруг так и промечтает годы, пока не станет старой девой. Все старые девы тоже когда-то были молоды…

Зелда стонала в кровати. Юхевед нагрела камешков, завернула их в полотенце и приложила матери к животу. Азриэлу захотелось поколоть дрова. Стоя по щиколотку в снегу, он ставил на чурбак поленья, которые мужики напилили еще летом. Каждый раз, опуская топор, он громко вскрикивал «Ух!», как заправский дровосек. Тут же крутилась Ципеле, подбирала наколотые дрова, хохотала. Пес Бурек схватил зубами щепку и весело носился вокруг. Юхевед протерла запотевшее стекло, выглянула и зло усмехнулась. Сынок раввина решил поразвлечься, причем когда маме плохо, ни раньше ни позже. Юхевед была во всем согласна с Майером-Йоэлом. Ей нравилось то же, что нравилось ему, и раздражало то же, что раздражало его. Она потуже затянула платок на обритой голове. Юхевед сварила для мамы бульон, покрошила в него хлеба, сняла шумовкой пену. В колыбели заплакала маленькая Тайбеле, и Юхевед вышла ее покормить. Вот она и стала матерью. Трудно все успеть. Она одновременно готовила еду и читала молитву, открытый молитвенник лежал на столе.

— Праведница ты наша, — поддразнила ее Шайндл.

Юхевед оторвала глаза от книги.

— Что это твой муж так разошелся? Вспотеет, простынет, будет тебе забота.

— От работы не простужаются, — повторила Шайндл то, что слышала от Азриэла. — Она мускулы развивает.

— Развивает… что?

Шайндл вышла на улицу. А он, не сглазить бы, не слабак. Сидит за книгами, а в руках сила есть. Тяжела женская доля. В животе колет, в груди печет. Уж не значит ли это, что она беременна? По времени даже очень может быть… Шайндл слегка позавидовала Ципеле. Уже невеста, а ведет себя, как дурочка. Прыгает, как коза. В поле появилась фигура Мирьям-Либы. Снег на голове, на плечах, вся белая, а щеки раскраснелись. «Где она бродила? — удивилась Шайндл. — Хеленина подружка…» Азриэл опустил топор.

— Гулять ходила?

— Да.

— Морозно сегодня.

Мирьям-Либа на минуту задержалась, хотела, кажется, продолжить разговор, но Шайндл была начеку. Мирьям-Либа усмехнулась про себя. Чего она так над ним трясется? Никто его не украдет. Мирьям-Либа проголодалась. Она пошла на кухню и прихватила со стола, что нашла: пол-лепешки и кусочек сыру. Юхевед недовольно заворчала, хотела даже прикрикнуть, но сдержалась, только укоризненно всплеснула руками: «Да что ж это такое!..» Мирьям-Либа понесла еду к себе, как зверь в логово. Сняла жакет и осталась стоять посреди комнаты. Жевала и думала. Любовь? Какое я имею право его любить? Он христианин, я еврейка. К тому же граф. Креститься? Это убьет маму. Да и отца тоже… Ну почему все так, а? Что значит пройти крещение? Останешься тем же человеком. Окунуться в воду, и все. Разве это такой большой грех? Разве христиане служат не тому же Богу? Зачем этот фанатизм?