Вячеслав Репин: Халкидонский догмат. Повесть

— Ты же не можешь назначить мне пенсию… по старой дружбе, ― пошутил я.

— П-почему не могу? М-могу! Ты ведь п-писатель. А я б-буду т-твоим м-меценатом. Потом напишешь про меня что-нибудь х-хорошее! ― городил Аверьянов как одержимый. ― Может, п-перенести можно? Твои ф-фстречи… П-подумай!

Поймав на себе его взгляд, полный дружеского участия, я в долю секунды осознал, что если теперь, сию же минуту, не признаюсь ему во всем, то буду долго упрекать себя в этом. Как простить себе такое малодушие?

— Мы уже завтра хотели п-поехать… Так что? ― подстегнул меня Аверьянов. ― Но мы можем и п-перенести… п-поездку.

— Я должен тебе в чем-то признаться.., ― не без усилия над собой выдавил я.

— Признаться?.. Давай, признавайся! ― Аверьянов откинулся на спинку стула. ― Как я, от налогов уворачиваешься? Имеешь т-трех любовниц?.. Елки п-палки, кто бы мог п-подумать, что можно вот так… встретиться в п-Париже.

— Я не могу с тобой завтра поехать, ― членораздельно выговорил я. ― Дело в том, что…

— Жаль! Но я п-понимаю… Я тоже, т-ты ведь знаешь… Мы ведь совсем разные люди ― с моим компаньоном. Но в делах он человек обязательный, он бывший г-г-э-эрушник. А по нынешним временам ― это своего рода капитал.., — опять городил он какую-то чепуху.

Неловко повернувшись, Аверьянов задел рукавом и опрокинул бокал с вином. Бордовое пятно растеклось по белой скатерти. Официант мигом подлетел к нашему столу и стал приводить его в порядок. Аверьянов, непонятно на каком языке, извинялся.

— Я вообще-то редко пью. Эта наша встреча так на меня подействовала, расслабился.., ― оправдывался он, когда официант ушел. ― И вообще, не о том мы всё… Н-не о том… Самое т-трудное для меня, знаешь что было? Раньше я думал, что человек, ну внутри, глубине ― ничего. Он как бы чист внутри, только испорчен жизнью. Но относился я к людям п-плохо. А теперь знаю, человек ― ничтожество, злое, п-подлое существо. Но стараюсь относиться к людям хорошо… Вот что самое т-трудное! Самое т-трудное ― это принять как должное, что всё дурное, всё злое ― это нормально, что по-другому быть не может… Ты понимаешь, о чем я? Нет, я серьезно… Понимаешь?

— Понимаю, ― заверил я. ― Но с таким кредо тяжело жить. Среди волков?

— Невозможно! Сам удивляюсь, как м-меня еще не съели! У одних, правда, застрял в глотке… П-проглотить н-не могут!.. Ты прости… Мне что-то, нехорошо… Я, наверное, опьянел… Где тут p-petit coin?

Я показал ему на перила в левом углу зала, уводившие в подвальное помещение.

Аверьянов вылез из-за стола и, покачиваясь, бочком, поплелся в указанном направлении. Перед тем как исчезнуть на лестнице, он обернулся в мою сторону и благодарно кивнул.

Его долго не было. Я хотел уже идти выяснить, куда он запропастился, как к столу подошел Мустафа. Араб печально повел головой в сторону туалета:

— Господину нехорошо… Ему, наверное, нужно домой…

Я поспешил к уборным. Бледный, почему-то весь мокрый и как-то мгновенно постаревший, Аверьянов стоял вцепившись руками за края раковины и смотрел на себя в зеркало.

— Что случилось?.. Тебе плохо? ― спросил я.

— Н-ничего… Н-немного шатает… Я не пью н-никогда.

Аверьянов осушил лицо и шею носовым платком, отмерил мне вымученную улыбку, дал себя взять под локоть, и мы поднялись в зал.

Мустафа, опасаясь неприятностей, костылял за нами следом.

— А ведь все сволочи, ф-фсе! ― мотал головой Аверьянов, когда мы вернулись за стол. ― Ты не обижайся… От президента, до п-последнего гаишника! Не могу так жить! Н-не могу! Стыдно… Ты понимаешь? Нет, правда, п-понимаешь?

— Понимаю, ― заверил я. ― Я тебя хорошо понимаю.

— Это н-не люди… А я ведь… Я ведь нормальный. Не аутсайдер, как ты. Даже конформист немножко, не обижайся… Я в обществе хочу жить, с людьми, а не в джунглях, понимаешь? ― Аверьянов вдруг перестал заикаться.

Плюхнувшись рядом со мной на стул, он уставился на меня с таким видом, будто видел меня впервые. Потом он стал хлопать меня по плечу, таким образом выражая, по-видимому, признательность — столько доставить всем хлопот!

Давая ему прийти в себя, я успокаивающе кивал Мустафе, который маячил в проеме двери, ведущей на кухню, и не спускал с нас глаз. С Аверьяновым я во всем соглашался. Он же тряс своими дряблыми, слегка порозовевшими щеками и продолжал твердить свое…

— Она мне всё рассказала… ― вдруг вычленил мой слух из его кашеобразной речи. ― С ней впервые такое… Я ей п-простил. К тому же н-не с кем п-п-попало, ― выдавил из себя Аверьянов.