Вячеслав Репин - Халкидонский догмат. Повесть

Я считал, что самый разумный выход из положения — продать московскую квартиру, недавно доставшуюся мне по наследству. Однокомнатное крохотное логово на Трубной я собирался сдавать, чтобы на что-то жить в Париже. Но пока я даже не успел привести его в порядок. На эту сумму, извлеченную с продажи квартиры, можно было приобрести что-нибудь попросторнее за городом, ведь теперь нас было трое: я, Валентина и ее сын Серафим.

К этому решению меня склоняли и жившие на подмосковной даче знакомые, к которым я обращался за советами. Они не один год продолжали ездить на работу в город. Знакомые предложили мне помощь в приобретении двенадцати соток земли. По счастливой случайности землю предлагали под застройку в Абрамцево, прямо на краю академического поселка. Продавался участок за бесценок: двадцать тысяч долларов. Еще и можно было еще поторговаться. Место для обустройства дачной жизни казалось мне идеальным, упускать такой шанс было бы непростительно. Хотя злые языки и утверждали, что ветры гонят в этот район запоганенный московский воздух и что поблизости, в прилегающих полях, в свое время зарывали ядерные отходы, ведь в шестидесятых годах их вываливали прямо в почву. Но в любом случае, вряд ли можно было рассчитывать на то, что удастся купить землю и возвести дом на деньги, вырученные с продажи квартиры.

Валентина предлагала внести свою «лепту». Я отвергал эту идею наотрез, даже в мыслях не допуская, что мы можем воспользоваться ее средствами. Благо, Саша Аверьянов обеспечил семью просторной квартирой на Чистых прудах, дачей на Николиной Горе. Однако Валентина там жить не хотела. На оставленные мужем средства она с сыном могла бы прожить и без меня, и не работая.

Мой план дальнейшего обустройства нашей совместной жизни был принят ею без энтузиазма. Но мы приступили к его реализации. И как это нередко бывает в таких случаях, на первых порах мне очень везло.

Именно в это время одно немецкое издательство решилось на издание одного из моих опусов; рукопись второй год пылилась в редакции. После моих московских собратьев по перу и их похождений по западным издательствам в погоне за гонорарами русскоязычным авторам давно стали платить копейки. Но мне удалось выторговать аванс в три тысячи евро. Эта сумма, в свой черед, явилась отличным поводом для обращения в мой парижский банк за дополнительной ссудой. Под издательский договор, приложив к нему московские договора додефолтовских времен, которые давно обесценились, но фигурировавшие в них ноли всё еще производили впечатление на наивных служащих кредитного отдела банка БНП, в котором я держал свои счета, мне удалось выклянчить нужную сумму. Было очевидно, что я не смогу рассчитаться с этой ссудой до конца своих дней, даже если меня будут преследовать какие-нибудь наймиты со скорострельным оружием. В совокупности средств должно было хватить и на землю, и на постройку рубленого двухэтажного дома девять на девять (таким он был запланирован), и на жизнь в течение первого года.

Бескорыстные знакомые помогли мне нанять строителя: новгородский мужик Витя Беспалов, возводивший в Абрамцеве уже не первую дачу, был готов в виде исключения построить дом всего за двадцать две тысячи долларов и обещал управиться к будущему лету, если получится собрать бригаду, с которой он обычно работал…

Cвои отношения с Валентиной мы, естественно, не регистрировали. Но жить врозь не могли, а годичный срок со дня кончины Аверьянова еще не вышел. В будущем я собирался усыновить мальчика. Я считал, что это мой святой долг, и не только перед ней, перед Валентиной, но и перед покойным отцом Серафима, моим былым товарищем.

Серафим был вылитый папа ― пухленький, ясноглазый, с явными задатками жизнелюба, к тому же не по годам развитый. Волевые черты характера проявлялись в мальчике уже сегодня. Это выражалось в упрямстве, с которым он пытался извлечь внутренности из любой новой игрушки, или заставлял перечитывать вслух одну и ту же сказку по нескольку раз. Чтение книг было его любимым занятием. Одно время я даже стал сочинять для него сам. Но Серафим улавливал в моих небылицах про зверюшек какую-то фальшь. Его интересовал голый сюжет. И после того как он извлекал из моей сказки всю начинку, он терял к ней интерес и никогда не просил прочесть ее еще раз.

На особую роль в отношениях с мальчиком я не претендовал, но мало-помалу начинал испытывать к нему настоящую привязанность. Любить ребенка, даже не своего, оказывается просто.