Вячеслав Репин: Халкидонский догмат. Повесть

Валентине же новая жизнь под новой крышей представлялась временной и нереальной. Как она ни старалась, она не могла до конца поверить в возможность подобного существования. Всё казалось ей слишком неожиданным и каким-то идиллическим, в чем она не раз мне и признавалась…

Вечерами на нее находил черный сплин. Внезапные погружения в беспричинную хандру я замечал в ней и раньше. С самого начала нашей совместной жизни я не мог не видеть, что они учащаются. Но пока я даже не знал названия недугу. Стараясь не усугублять ситуацию, я избегал расспросов на эту тему. Она не любила обсуждать свои внутренние душевные проблемы. Ясно было одно: прошлое и пережитое не только не отпускает ее, но постоянно ее гложет. Как ей помочь, я не знал.

Я старался не оставлять ее на даче одну дольше, чем на полдня. Но следовать этому правилу до конца не удавалось. Что ни день приходилось ездить в город. Езды до Абрамцево под семьдесят километров. И только на дорогу в обе стороны уходило полдня…

Дом был отстроен в сроки, в светло выбеленных комнатах стоял запах пакли и древесины. Мы не спеша занимались его внутренним обустройством…

Однажды весной, после сильной грозы, от которой содрогались стены и что-то трещало над головой на новой, еще не просохшей как следует крыше, во всем поселке, в так называемых выселках, вдруг отключилось электричество. Серафим спал. Мы с Валентиной при свечах занимались каждый своим делом. За полночь с улицы стали доноситься голоса. Мы решили, что приехали наконец чинить поврежденную линию электропередачи, и вышли на террасу. Но оказалось, что к соседям на ночь глядя нагрянули гости.

На дворе было свежо. Ночной воздух обжигал щеки. Голова шла кругом от весенних запахов. Возвращаться в дом, к свечам, не хотелось, и мы прошли в сад, уже начинавший зеленеть. Расположившись под высокими соснами, где из старинного домашнего стола я соорудил временный садовый стол, мы стали смотреть на очистившийся от непогоды и усыпанный звездами небосвод.

Именно здесь между нами и произошел неожиданный разговор, после которого жизнь наша уже не могла течь прежним руслом.

— Я не знала лучше человека, чем Саша… ― сказала Валентина, пряча щеки в воротник кофты.

Я хотел было с ней согласиться, что да, конечно, так, мол, оно и есть. Но меня что-то остановило.

— Ты прости, ради бога. Я совсем другое хотела сказать. ― Она замолчала, а потом объяснила: ― Он мне снится каждую ночь… Заходит в спальню… В белой рубашке… Держит в руках арбуз. Хочет что-то сказать и не может выговорить… Потом поднимает арбуз и бросает на пол. Арбуз разбивается… Мне в глаза что-то попадает. Брызги или что-то еще… А он стоит и улыбается. Вид такой будто… Он выглядит счастливым… И так каждый раз. Мы построили всё это… на несчастье, ― вдруг подытожила она. ― Несчастье ― это как яма… Так дальше невозможно.

Плечи ее дрогнули, и она отвернулась, пряча свои глаза. В тусклом свете взошедшего над лесом полумесяца было видно, что щеки ее заблестели.

— Что же делать? ― проговорил я.

— Не знаю… Наверное, я должна жить одна с Серафимом… Есть вещи, которые мы никогда не сможем изменить…

Так всегда и происходило: простыми словами она умела выразить то, что во мне лишь бродило, варилось, ускользая от моего понимания. Но как я мог с этим согласиться? Сил не было даже думать об этом. Впрочем, казалось совершенно очевидным, что жить под одной крышей мы больше не сможем. Очевидность этой констатации буквально ошпарила меня минуту назад, как только она стала рассказывать свой сон. Дело же было в том, что Аверьянов мне тоже снился. И самое поразительное ― в наших снах было много общего.

Уже не раз мне снилось, что Аверьянов изобрел новый способ денежного обращения. С применением арбузных семечек… Один и тот же сон повторялся с противоестественной настойчивостью. Беловатые, а иногда черные плоские семечки, он раздавал знакомым. Семечками всегда были набиты его карманы. Самые большие порции доставались мне. При встречах Аверьянов опустошал свои карманы, выворачивал их по самое дно, панибратски поддавал мне по плечу и обещал в следующий раз принести вдвое больше…

Наутро, после того, как Серафим был накормлен овсянкой с вареньем, отведен в детскую и притих среди своих игрушек, увлекшись, по-видимому, раскурочиванием очередного грузовичка, мы с Валентиной вернулись к разговору о наших дальнейших планах.

Больше всего ее пугала неизвестность. Она не хотела никаких «переворотов», не хотела принимать никаких решений. Да и вообще боялась любой развязки. Но в то же время не хотела жить так, как мы жили до сих пор. Она просила меня, чуть ли не умоляла, не принимать никаких решений без нее. В чем мы были сегодня единодушны, так это в том, что некоторое время нам лучше пожить врозь. Нам обоим пора было разобраться в себе как следует. Ей казалось, что это поможет и ей, и мне избавиться от черных мыслей…