Вячеслав Репин - Антигония. Роман

— Закармливать себя баснями и хлопать ушами.

— Слова… Уши как раз всё вытерпят, ты прав!

— Я предпочитаю смотреть правде в глаза, какая бы она ни была, ― бросил он, но уже в пустоту.

— Какой правде? Твоей? Чьей-то еще?

Он вывернул на левую полосу. Дав ему обогнать ряд легковых машин, гармошкой поджимавших грузовой фургон с голландскими номерами, я с безнадежностью в душе посетовал:

— Чесать языками можно до бесконечности. А правда… не знаю, что ты подразумеваешь под этим словом… она проста. Живем мы все по правилам, которые нам навязывают самые хищные, самые прожорливые. И никто не пытается этого оспаривать. Все, что идет вразрез с этими правилами ― болезнь, мания, гангрена… Но если так будет продолжаться, всё закончится окопами! Люди будут опять травить друг друга, резать на куски, варить мыло друг из друга. В нашем цивилизованном мире! И ничто их не остановит! Мир будет отмываться от своих нечистот старыми методами. Кровопусканием! Огнем!

— У тебя на всё один ответ. Окопы, кровопускание… А вокруг, конечно, стадо тупых идиотов, скоты, не понимающие, куда их гонят! Как можно делать выводы на таких примерах? Почему ты другого не хочешь увидеть? Опускаясь до таких выводов, ты становишься таким же скотом. Мир огромен. В нем есть что угодно. И свет и тьма. И грязь и чистота. Так всегда было и будет! И если ему нужно будет от чего-то отмываться, то это не зависит ни от тебя, ни от меня. Это написано на роду у него…

— Не уверен… И не нужно навешивать мне отсебятины. Я не собираюсь никого чернить, как ты, под настроение! ― бунтовал я. ― Но если уж мы с тобой не понимаем друг друга, что говорить о других? Страшно становится! Вот это страшно!..

— Послушать тебя, мир ― сплошной свинарник, стадо прожорливых скотов, тем только и занятых, чтобы набить себе брюхо, перемесить дерьмо у себя под копытами. А всё остальное?

— Что остальное?

— Всё то, что тебя окружает! ― Рукой, выпустив руль, он показал в сторону; машину сильно мотнуло. ― Я не говорю, что грязи нет. Я говорю, что нужно держаться от нее подальше. Взгляд нужно уметь отводить в сторону. На лучшее из того, что есть. На всё чистое, что еще осталось. Чтобы не впитывать ее в себя!

— Да ведь я об этом и говорю. Ты просто не слышишь меня…

Бензин в баке был на исходе. Нам нужно было заправиться. Через несколько километров кстати подвернулась автозаправочная станция, и мы свернули на стоянку. Всё было открыто, по-видимому, из-за школьных каникул ― и ресторан, и закусочная на улице.

Машина была заправлена, но я как-то побаивался в нее садиться. Я предложил остаться пообедать, чтобы до Парижа уже не делать остановок.

Мы вошли в ресторан. Там оказалось слишком людно. Вернувшись к закусочной на улице, вокруг которой тоже стояли столы, мы заказали по стейку с картошкой, графин красного вина и расположились за одним из столиков, самым крайним у туевых зарослей.

Хэддл решил еще что-то подытожить:

— Вы сами во всем виноваты, ― равнодушно заметил он. ― Если толстопузые мерзавцы по сей день вьют из вас веревки, то виноваты в этом вы сами. Нет смысла обвинять других. Вы дали им сесть себе на шею.

— Если бы ты мог что-то изменить, если бы у тебя была возможность, что бы ты сделал? ― спросил я.

Он презрительно молчал.

— Отправил бы толстопузых на мыло? Но это значит пачкать руки. Отвечать злом на зло? Я не верю в такие решения. Да и не хочу пачкать руки, даже если это грозит мне несвободой. В конце концов, либо она есть в тебе, внутри, либо ее нет вообще. Бегать за ней ― всё равно что носиться за собственной тенью.

Хэддл с брезгливым видом раздавил в пепельнице сигарету и холодно отвесил:

— Прямо разрыдаться хочется от твоего гуманизма.

В нескольких метрах от нас в шеренгу машин на стоянке встроился белый «ситроен». Из-за приоткрытых стекол доносился шум семейной ссоры. Разъяренный глава семьи в джинсах и помятом пиджаке выскочил из-за руля и бешеной прытью умахал к ресторану. Его половина, приземистая брюнетка в темном анораке, вся в слезах, с размазанной помадой, высадила с заднего сиденья отпрысков ― крохотного мальчугана, девочку лет восьми-девяти, и привела их к соседнему столику.

Рослый блондин с колечком в мочке уха, обслуживающий закусочную, принес нам бифштексы, как подошва, жесткие и пережаренные, но выяснять отношения еще и с ним не хотелось. Детям за соседним столом везло не больше. Горячих вафель с шоколадным кремом не оказалось. Взамен блондин предлагал блины. Мальчуган, в потрепанной шапке-капюшоне с отверстиями для глаз, от обиды даже разревелся. Беспомощно суетящаяся мать, да и сестра, пытались его успокоить, в унисон уговаривали, что-то обещали, но только подливали масла в огонь. Нарастающий, безутешный плач, вперемежку с визгом, разносился на весь паркинг. У нас звенело в ушах.