Вячеслав Репин - Антигония. Роман

— В глазах двоится. Надо же, расщедрился! Такой и в гробу достанет, ― забормотал Хэддл. ― Теперь возись с этой символикой.

— Рыба ― иероглиф. Квадратики ― это явно про хаос, ― попытался я найти толкование сюжетам, изучая картины с тыльной стороны. ― Пожалуй, да, попахивает потусторонним.

Мою догадку подтверждало французское название, у той и у другой картины одинаковое ― poisson mort. Мертвая рыбина? По-другому на русский язык и не переведешь.

Мы планировали выехать к обеду. Однако после утренней поездки в Ла-Турбаль уезжать мне уже не очень хотелось. Да еще и распогодилось. День обещал быть ясным, теплым. И я невольно тянул со сборами. А затем я всё же решил поговорить с Хэддлом. В конце концов, никто за нами не гнался. Почему не остаться до утра?

В ответ Джон промычал что-то невнятное ― ни да ни нет. Я отправился к мадам Риё, хотел сразу справиться насчет продления аренды. Оказалось, что после нас она никого не ждет. В считаные минуты всё было улажено, мы могли уехать, когда нам заблагорассудится…

Робкая мысль, осенившая меня рано утром, как только я проснулся, что все-таки жаль не довести до конца затею с переметом, овладела мной окончательно. Я предупредил Хэддла, что еду в бухту ставить перемет, быстро собрался и уже направлялся к машине, когда он всё же изъявил желание составить мне компанию.

К полному отливу, около часа дня, мы припарковали машину в конце спуска перед пляжем Баядернской бухты. Несмотря на разбитость ― его всё так же мутило, ― Хэддл стоически помогал мне тащить рюкзак, штыри и на этот раз даже лопату, прихваченную мною на всякий случай. Место я выбрал мгновенно ― чуть правее, у самой воды, там, где оголившийся, изрытый расщелинами берег пересекало подобие узкого пролива. С приходом воды здесь не могло не возникать течения.

С погодой вдруг действительно везло. Было солнечно и тихо. От одного вида моря, по самый горизонт переливающегося едва уловимыми розово-голубыми оттенками, в груди немело, и ноги становились немного ватными. На безветренном пляже даже чувствовалась какая-то духота. Едва мы вогнали в песчаную отмель первый штырь, как нам пришлось расстаться с большей частью теплой одежды. И тем легче было возиться с леской и крючками.

Конец перемета я прицепил к штырю. Осталось размотать его во всю длину ― вдоль края воды и камней, но так, чтобы вся конструкция развернулась под небольшим углом к линии берега. Чтобы поплавки, несколько надутых резиновых шариков величиной с грушу, могли приподнять крючки от дна, как только вода начнет прибывать, мы привязали с концов два буя ― попавшихся мне утром, когда я возвращался из Ла-Турбаля, на пляже ― и принялись готовить наживку, нарезая из свежих кальмаров белые, вытянутые к концу треугольники…

Этот последний день казался мне нескончаемым. Чтобы скоротать время, пару часов мы просидели за обедом в портовом ресторане. Хэддлу приготовили морской язык. Но кроме риса, он так и не взял в рот ни крошки. А затем каждый убивал время как умел. Я уехал пройтись по Ла-Турбальскому порту. Хэддл, приглашенный хозяйками на кофе, просидел у них почти до вечера. В начале десятого, опять не находя себе места, он сорвался, решил съездить в кафе купить что-нибудь выпить, заодно хотел позвонить домой из Пирьяка; антенны мобильной связи тогда еще не покрывали весь район, и в Пор-Эс-Тере прием был хуже некуда, связь то пропадала, то зависала. Он ушел к машине, я слышал, как он уехал. И его не было целых полтора часа…

Я не находил себе места. Уже давно было пора ехать в бухту. Отлив шел на убыль. Одевшись, я вытаптывал газон во дворе и уже не знал, что думать, когда наконец донесся шум машины и темноту над оградой раскроил свет фар.

В следующий миг силуэт Хэддла вырос во дворике. Подойдя к свету под навесом, он швырнул на траву какой-то круглый предмет, выставил на стол бутылку ― словно откуп за опоздание ― и загадочно молчал.

— Дозвонился?

— Нет, не отвечает. Не понимаю, куда она пропала.

— Это ты пропал. Ведь пора ехать. Забыл, что ли?

Дав выход раздражению, я непроизвольно упер взгляд в круглый предмет, брошенный Хэддлом в траву. В первое мгновение до меня всё же не дошло, что это был один из буев, которые мы прицепили к перемету.

— Всё оборвалось, ― сказал он.

— Что оборвалось?

— Перемет… Всё сбито в кучу. Эти поплавки, ― он кивнул на буй в траве, ― валяются на берегу.

— Ты был в бухте? Один? Мы же собирались…

Меня наконец осенило. От досады я не мог на него смотреть.