Эмма Клайн - Девочки

Совсем нетрудно воскресить в памяти страх, охвативший всех после убийств. Всю неделю до отъезда в школу я почти не оставалась одна, ходила хвостиком за отцом и Тамар из комнаты в комнату, выглядывала в окно — не едет ли черный автобус. Не спала ночами, словно мои мучительные бдения могли нас защитить, словно эти часы страдания могли сойти за равноценную жертву. Удивительно, что Тамар с отцом не замечали моей бледности, моей внезапной тяги к их обществу. Они-то считали, что жизнь продолжается. Что работа никого ждать не будет, поэтому они двигали меня по своему расписанию, как окаменевшую фигурку, в которую превратилось все, из чего была сделана Эви. Моя слабость к коричным карамелькам, мои мечты — место всего этого заняла новая личность, подменыш. Она кивала, когда к ней обращались, мыла и вытирала посуду после ужина покрасневшими от горячей воды руками.

Перед отъездом в школу мне нужно было разобрать и упаковать все вещи в моей комнате, у матери дома. Мать заказала мне школьную форму, какую носили в Каталине, сложила ее у меня на кровати. Две темно-синие юбки и матроска, от ткани воняло казенным стиральным порошком, как от взятой напрокат скатерти. Форму я даже примерять не стала, просто швырнула в чемодан поверх кроссовок. Я не знала, что еще с собой взять, да и какая разница. Я оглядывала комнату, будто в трансе. Вещи, которые я когда-то так любила, — дневник в виниловой обложке, браслетик с зодиакальным камнем, альбом карандашных набросков — теперь казались отжившими, бесполезными, омертвелыми. Никак не получалось представить девочку, которой все это нравилось. Которая носила зодиакальные камни и писала, как прошел ее день.

— Дать тебе чемодан побольше? — Я вздрогнула.

Оказалось, что мать стоит в дверях. Лицо у нее было помятое, по запаху легко можно было представить, сколько она выкурила. — Хочешь, возьми мой красный.

Я думала, уж она-то должна увидеть, как я изменилась, даже если отец и Тамар ничего не заметили. Пропала детская пухлость, оголились углы на лице. Но она ничего не сказала.

— Этот сойдет, — ответила я.

Мать помолчала, окинула взглядом комнату. Почти пустой чемодан.

— Форма подошла? — спросила она.

Я ее даже не мерила, но кивнула, смиряясь с новой для меня уступчивостью.

— Отлично, отлично.

Она улыбнулась — показались трещинки на губах, и внезапно я разрыдалась.

Я запихивала книги в кладовку и под пачкой старых журналов нашла два белесых полароидных снимка. Сюзанна вдруг оказалась рядом со мной: ее жаркая, волчья улыбка, бугорки грудей. Нетрудно было почувствовать к ней отвращение — накачанной декседрином, взмокшей после того, как пришлось помахать ножом, — но тут же меня, вопреки всему, потянуло к ней, вот же она, Сюзанна. Фотографию нужно выкинуть, это я понимала, сам снимок уже выглядел преступно, как улика. Но я не могла. Я перевернула фотографию, засунула ее в книжку, которую больше не буду перечитывать. Человек на втором “полароиде” отвернулся, в кадр попал только размытый затылок, и я долго глядела на снимок, пока до меня наконец не дошло, что это я.

Саша, Джулиан и Зав уехали рано утром, и я снова осталась одна. Дом выглядел так же, как и всегда. Только простыни на кровати в соседней комнате — смятые, пропахшие сексом — доказывали, что здесь кто-то побывал. Я выстираю простыни в стиральной машине, которая стоит в гараже. Сложу, уберу в шкаф, подмету спальню до исходной безликости.

Вечером я гуляла по мокрому пляжу, усеянному обломками ракушек, с зыбучими провалами там, где в песок зарылись крабы. Мне нравился шум ветра в ушах.

Ветер гнал людей с пляжа — студентки визжали, пока их мальчики гонялись за парусящим на ветру одеялом. Семьи, не выдержав, возвращались к машинам, волоча за собой складные стулья, аляповатые кляксы воздушных змеев — уже сломанных. Я шла медленно — в плотном коконе из двух кофт. Через каждые пару шагов я натыкалась на гигантские кучи спутанных водорослей — веревистых, толстых, как пожарные шланги. Будто истребленные инопланетные особи, явно не из этого мира. Бычьи водоросли — кто-то мне говорил, что они называются бычьими. Но оттого, что я знала их название, они не становились менее странными.

Саша даже толком не попрощалась. Она жалась к Джулиану, лицо — как щит против моей жалости. Я понимала, что она уже ускользнула, ушла в тот выдуманный ею мир, где Джулиан был милым и добрым, а жизнь — классной. Или не классной, но интересной — это ведь тоже ценно, это ведь тоже что-нибудь да значит? Я улыбнулась ей, стараясь до нее достучаться, протянуть невидимую ниточку. Но до меня ей никогда не было дела.