Эмма Клайн - Девочки

Парочка довезла меня до Вудсайда. Я торчала на парковке возле “Кэл-марта”, пока наконец меня не согласился подвезти дядька в раздолбанном “шевроле”, который вез в Беркли какую-то запчасть от мотоцикла. Когда мы подпрыгивали на ухабах, что-то грохотало в заклеенном скотчем бардачке. За окном мелькали косматые, расплывавшиеся от солнца деревья, вдалеке багряно тянулся залив. Я держала сумочку на коленях. Его звали Клод, он, похоже, стыдился того, насколько это имя с ним не совпадает.

— Матери нравился этот французский актер, — промямлил он.

Клод показушно полистал бумажник, показал фотографии дочери. Пухленькая девочка с обгоревшей переносицей. И немодными кудряшками. Словно почувствовав мою жалость, Клод внезапно выхватил бумажник у меня из рук.

— Девочкам не надо бы вот так ездить, — сказал он.

Он покачал головой, на лице у него дернулась легкая тревога за меня, признание, как мне показалось, того, какая я храбрая. Пора бы уже было понять, что, когда мужчины говорят тебе, что нужно быть поосторожнее, они зачастую имеют в виду черные сцены, которые прокручиваются перед глазами у них самих. Недобрые грезы, заставляющие их виновато желать нам “добраться до дома в целости и сохранности”.

— Хотел бы я жить, как ты, — сказал Клод. — Свободно и легко. Ездить всюду. Но я всю жизнь вкалываю.

Он покосился на меня, потом снова уставился на дорогу. Первый укол тревоги — я уже неплохо выучила кое-какие признаки мужского вожделения. Прокашляться, оценивающе ущипнуть взглядом.

— Вы-то все, наверное, в жизни ни дня не работали, а?

Наверное, он меня дразнил, но я была не совсем в этом уверена. Говорил он с горечью, с колкостью искреннего презрения. Может, мне надо было его испугаться. Взрослый мужик, который понял, что я одна, и теперь считал, что я ему чем-то обязана, — худшее для мужчины чувство. Но я не боялась. Я была неуязвима, меня охватывал дурашливый, непрошибаемый восторг. Я еду на ранчо. Я увижу Сюзанну. Я почти не думала о Клоде как о реальном человеке: он был картонным клоуном, безобидным и смешным.

— Здесь нормально? — спросил Клод.

Он остановился возле университетского городка в Беркли — башня с часами, холмы в ступенчатых террасах. Он выключил зажигание. До меня донесся уличный зной, тягучий шум транспорта.

— Спасибо, — сказала я, взяв сумки.

— Эй, не спеши, — сказал он, когда я начала открывать дверь. — Просто посиди со мной минутку, ладно?

Я вздохнула, но снова повернулась к нему. Над Беркли виднелись сухие холмы, и я вдруг вспомнила, как зимой эти холмы ненадолго становятся зелеными, пышными, влажными. Тогда я еще даже не знала Сюзанну. Я чувствовала, как Клод на меня косится.

— Слушай, — Клод почесал шею, — если тебе нужны деньги…

— Мне не нужны деньги. — Я, совершенно не боясь, дернула плечом — пока, мол, и открыла дверцу. — Еще раз спасибо, — сказала я, — за то, что подвезли.

— Стой. — Он схватил меня за руку.

— Отвали! — Я стряхнула его пальцы как наручник, сказав это с незнакомой мне яростью.

Я захлопнула дверь прямо в его жалкое, брызжущее слюной лицо. Ушла, задыхаясь. Почти хохоча. От тротуара исходил ровный жар, биение резкого солнечного света. От этой стычки меня словно подкинуло повыше, словно в мире для меня вдруг стало больше места.

— Сучка! — крикнул Клод мне вслед, но я даже не оглянулась.

На Телеграф-авеню было не протолкнуться: народ торговал кубиками ладана и этническими украшениями, с заборов свисали кожаные сумочки. В тот год в Беркли ремонтировали дороги, на тротуарах высились горы строительного мусора, асфальт бороздили глубокие трещины, будто в фильме-катастрофе. Люди в длинных балахонах совали мне трепещущие на ветру листовки. Раздетые по пояс парни с еле заметными печатями синяков на руках оглядывали меня с ног до головы. Девочки, мои сверстницы, в бархатных фраках, несмотря на августовскую жару, тащили бившие их по ногам саквояжи. Автостоп меня не пугал, даже после того, что случилось с Клодом. Клод безобидно маячил где-то на периферии моего зрения, мирно уплывал в небытие. Том был шестым по счету водителем, к которому я обратилась за помощью, постучав его по плечу, когда он уже садился в машину. Казалось, он был польщен моей просьбой, как будто я выдумала предлог, чтобы побыть с ним. Он торопливо обмахнул переднее сиденье, смел на пол бесшумный дождь крошек.

— Тут не очень чисто, — сказал он.

Извиняясь, словно я могла закапризничать.

Свою маленькую японскую машинку Том вел четко, на предельной скорости, и, перестраиваясь, всякий раз оглядывался. Аккуратно заправленная в брюки клетчатая рубашка хоть и просвечивала на локтях, но была чистой. Трогательные, по-мальчишески тонкие запястья. Он довез меня до самого ранчо, несмотря на то что оно находилось в часе езды от Беркли. Он сказал, что едет в Санта-Розу, навестить друзей, которые там учатся, но врать он не умел: я заметила, как покраснела его шея. Вежливый, учился в Беркли. Хотел быть врачом, хотя ему и социология нравилась, и история.