Фредерик Тристан - Героические злоключения Бальтазара Кобера

– Что это? – спросил Курский.

– Я не отвечаю за тюремщиков светского судопроизводства, – холодно ответил ректор.

Потом выхватил рулон из рук банкира, обернулся и исчез в ночи вместе со своими людьми, за которыми на какое-то мгновение как бы потянулся струйный след темноты.

Радость, которую испытал Бальтазар, опять встретив своих друзей, сменилась скорбью, когда он увидел, в каком состоянии отдали им двух заключенных. Пытки и тяжелые испытания привели Циммерманна на край могилы. Шедель привез для обмена не живого человека, а почти труп. Что касается Каммершульце, то крепкое здоровье помогло ему выжить. Однако требовались долгие месяцы для поправки его здоровья. Возвращались они в Бамберг молча под влиянием переживаемых эмоций и страха, так как нельзя было исключить, что ректор вскорости отдаст приказ снова схватить отпущенных на свободу. Поэтому решили спрятать их за несколько миль от города, на большой ферме, где разводили лошадей. Бальтазару поручили присматривать за своими друзьями, и он принял это поручение с большой радостью.

Увы, на следующий день Циммерманн умер от побоев, которым его подвергли в день освобождения. И Иуда Коган решил создать видимость, что Каммершульце, под фамилией Мюллера, также скончался. Поэтому он отправил банкиру Курскому письмо, предназначенное для Шеделя: «Ваше высокопреосвященство, двое друзей, которых вы нам передали, сегодня отошли в мир иной. Таким образом, благодаря усилиям служителей светского правосудия города Нюрнберга вы сейчас являетесь обладателем шедевра, который стоил вам всего лишь два мертвеца – слишком мало для христианина». И конечно же, получив это послание, ректор был в восторге, что сумел избавиться от двух своих врагов, обмануть еврея и получить «Геракла», не развязывая своей мошны. Кажется, в тот вечер во дворце его высокопреосвященства даже задали пир.

Фридриху Каммершульце понадобилось пять месяцев, чтобы хоть немного оправиться. Эти пять месяцев были одними из самых счастливых в юности Бальтазара. Его учитель всегда был рядом – в некотором смысле, в его полном распоряжении. Он дни и ночи напролет проводил у его изголовья, перенимая от него все, что знал этот замечательный человек. Таким образом, успехи юноши в изучении древнееврейского языка были огромны, как и в познании каббалы. Теперь он легко понимал такие произведения, как «De verbo mirifico» [7]Рейхлина и «De vita triplici», [8]которые переводил для него Каммершульце. Побуждаемый своим учителем, Бальтазар и сам начал писать.

Часто те строчки, которые он писал, были нашептаны ему на ухо Урсулой, которая в жизни была немой, ибо все, что понимал Бальтазар, приходило к нему из этих пространств, о которых он говорил позже, как «об истинных пространствах жизни». «Мы имели наивность верить, что неведомое – это подкладка известного, тогда как, наоборот, известное – это коридор в неведомое». Для Бальтазара девочка из Нюрнберга была привилегированной посланницей Бога, приставленной к его персоне как ангел-хранитель. Он не страдал от ее исчезновения, ибо она воскресла в нем самом. Однако эти видения не всегда были приятны. Были среди них суровые, а иногда и враждебные. Разве не знал он очень горестные минуты после смерти отца? Все эти трудные события глубоко затронули его и снова протекали перед ним, когда он писал. Разве не переживал он такое, что и происходило с ним, вероятно, лишь для того, чтобы он это записал?

«И тогда, в эту минуту, в этом месте я увидел неисчислимое множество людей. Они были одеты во тьму и лохмотья. Все они были очень несчастны и громко жаловались. Я увидел там слепых, глухих, немых, безногих и безруких, больных проказой с язвами на лице, людей с обожженным телом, и людей, чье тело загнаивалось, как переспелый плод. Их вопли были нескончаемы, и они говорили:

– Посмотри! Еще вчера мы заслуживали называться людьми, сегодня же и звери не захотели бы хлебать из одной миски с нами! Что мы такого сделали, чтобы живьем бросать нас в могилу? Какое преступление мы совершили? Почему мы страдаем, а ненавидящие наслаждаются богатством и здоровьем?

Ко мне подошла мать и протянула своего ребенка. Она сказала:

– Посмотри! Чем провинился этот малыш, своим телом или душой? Почему он родился, навсегда отмеченный болью? Должен ли он отвечать за своих отца и мать, он, который не просил, чтобы его родили? Какое проклятие обрушилось на человеческих детей и, подобно убийственной молнии, отметило их непоправимыми изъянами?