Майкл Корда - Богатство

– Я не желаю, чтоб ты критиковал отца, – перебила его Сесилия. – особенно перед посторонними.

Эммет приложил все усилия, чтобы оправдаться, не отступая от своего, пока Роберт старался перехватить взгляд Сесилии и утихомирить ее.– Я не критикую его, Сесилия, – сказал Эммет. – Он делал все, что мог. Я всегда это утверждал, не только за этим столом. Возможно, этого было недостаточно, вот и все. А что до Алексы, вряд ли ее можно назвать "посторонней".

– Для меня она посторонняя. Я здесь только потому, что бабушка попросила, иначе я бы не села с ней за один стол.

– Я не посторонняя, – твердо сказала Алекса. – Миссис Баннермэн пригласила меня сюда. Ваш отец был женат на мне. Не существует закона, обязывавшего бы нас любить друг друга, но я не собираюсь исчезать только для того, чтобы доставить вам удовольствие.

Нервы Сесилии уже посылали мелкие штормовые предупреждения, судя по тому, как она вертела столовую утварь и передвигала перед собой бокалы взад-вперед. Ее кожа, все еще дочерна загорелая, пошла пятнами, веки отекли, словно она страдала от сенной лихорадки. Букер время от времени тянулся через стол, чтобы осторожно похлопать ее по руке, но не преуспел в этих попытках успокоить ее. Она стряхнула его руку и резко сказала:

– Прекрати!

Он покраснел и спрятал обе руки под скатерть.

– Знаете, отец должен был быть с вами очень откровенным, – сказал Патнэм, словно последние несколько минут его мысли блуждали где-то в стороне от общего разговора. – Если бы он объяснил нам свой замысел столь же разумно, как Алекса, не думаю, чтоб он вызвал столько возражений. Я вспоминаю, как много лет назад, когда он впервые стал задумываться о музее, я говорил с ним о коллекции фото-журналистских работ, и он, казалось, очень заинтересовался. Позднее он уже не возвращался у этому разговору. Он знал, что мы против его проекта, поэтому попросту скрыл его от нас. Я думал, что он утратил интерес.

Алекса не была уверена, являлся ли Патнэм ее союзником или нет, но у нее создалось впечатление, что он соблюдал определенный нейтралитет. Он не был настроен к ней враждебно – просто она воплощала одну семейную проблему, которой он бы предпочел избежать.

– Он не утратил интереса. И, разумеется, никогда не забывал о ваших фотографиях. Он их мне показывал. Он очень гордился вашими работами. Когда он снова стал помышлять о музее, первое, о чем он сказал мне – что он собирается выделить постоянную экспозицию фотожурналистики, как жанра искусства – он хотел назвать ее "Зал Живой Истории".

Рядом с ней вновь возник дворецкий с очередным подносом – на сей раз с какой-то большой битой птицей, поджаренной, разделанной и снова собранной в первоначальном виде, с головой и хвостовым оперением, расправленным, как при жизни. Алекса сделала отрицательный жест, удивляясь, почему шеф-повар, похоже, считает, что каждое блюдо должно выглядеть как продукт таксидермии. Лучше бы она съела крутое яйцо.

В синих глазах Патнэма выразилось сомнение.

– Он действительно все это планировал? Я представления не имел.

– Потому что он так решил. Хотя вообще-то он хотел, чтобы вы в этом участвовали.

– Почему же он никогда не упоминал об этом?

– Он был очень гордым человеком. И считал, что вы все против него. Он не хотел, чтоб вы решили, будто он вымаливает у вас поддержки. По крайней мере, мне кажется, что он так думал. Об этом он мне ничего не говорил.

– Ради Бога, Пат, – сказал Роберт. – Ты как пес Сесилии. Стоит бросить тебе кость, черт побери, и ты доволен. Меня уже тошнит от разговоров о проклятом отцовском музее.

– Будь любезен, не сквернословь за столом, – заявила миссис Баннермэн.

Роберт, казалось, был на грани взрыва – он, в конце концов, был взрослым человеком, и, в довершение ко всем проблемам, ему отнюдь не доставляло радости, когда с ним обращались, как с ребенком. Но, когда дело касалось его бабушки, он, похоже, обладал геркулесовыми силами самообладания. Он вздохнул и выдал свои чувства лишь тем, что глянул на дворецкого с такой свирепостью, что бедняг а чуть не выронил поднос.

– Что ж, есть вещи и похуже, чем музей, – дерзко произнес Патнэм. – По крайней мере, отец хотел что-то с д е л а т ь. Оставить свою метку.

– Оставить свою м е т к у? – Сесилия возвысила голо, заставив Букера напрячься, как сторожевого пса в стойке. – Почему каждый в этой семье должен оставить свою метку? Первое, что люди говорят нам: "Что ж, это очень хорошо – родиться Баннерманом, с такими-то деньгами, но что вы собираетесь д е л а т ь со своей жизнью?" Посмотрите на отца. Он н е д о л ж е н был выставляться в президенты. Мама умоляла его не делать этого… А она была уже больна. Вот чего я ему никогда не прощу, как бы сильно я его ни любила. Как и того, что он не приехал домой, когда она у м и р а л а.