Майкл Корда - Богатство

– Это уклончивый ответ. Я думал о вас лучше. Если суд решит в вашу пользу – а молюсь, чтобы Господь этого не допустил, неужели вы воплотите в жизнь безумства дяди Артура, как он от вас хотел, вместо того, чтобы использовать деньги более разумным образом? В конце концов, Алекса, дети голодают и в Нью-Йорке, не только в Кампале.

– Он это знал, Эммет. И я тоже знаю. Такова и была цель Артура – он хотел, чтобы богатство и п о л ь з о в а л о с ь. С его помощью он хотел изменить жизнь людей. Музей – только часть этого замысла. И в нем нет ничего экстравагантного. Если сочетать музей с офисным зданием, и иметь площадь и много полезного пространства, то стоимость музея будет почти равна налоговым льготам, которые принесет офисная часть. Мы все это разработали. Затем, если получить лицензию на репродуцирование произведений искусства, и запустить их в крупномасштабную продажу, например, с почтовым каталогом, музей должен окупить себя. Артура очень волновало последнее обстоятельство – "принести искусство людям" – вот чего он хотел. Полагая, что когда весь комплекс начнет приносить доход, деньги можно использовать для какого-нибудь благотворительного фонда. Не вижу, почему бы нет.

Какое-то время длилось молчание, словно все обдумывали сказанное про себя, без видимого энтузиазма, пока Эммет не спросил:– Это идея дяди Артура, или ваша?

– Ну, моя… в последней части.

– Это очень проницательно, – сказал Эммет с оттенком восхищения. – Честно говоря, у меня была примерно та же идея. Я хотел продать воздушные права Епископальной церкви святого Иакова, и использовать выручку для основания благотворительного фонда, но, вынужден признать, что Земельная Комиссия и архиепископ, как обычно, встали на пути прогресса.

– Я думал, что тебя остановили твои же прихожане, – сказал Роберт. Его лицо, как всегда, было спокойным, но глаза выдавали ярость. Эммет в своем неуклюжем маневре напоролся на вопрос о музее, и дал Алексе шанс предстать разумной и интеллигентной.

– Признаю – отношение прихожан было, в основном, не христианским, – ответил Эммет. – К счастью, им было мало, что возразить.

Эммет, заметила Алекса, разделял семейное отношение к оппозиции – сочетание надменности и высокомерного упрямства. Его воззрения могли быть самыми левыми среди Баннермэнов, но взгляд на мир – тот же самый: он знает, как лучше, а тот, кто с ним не согласен, имеет несчастье ошибаться.

Он положил себе кусок лосося с блюда, где лежала целая рыба – приготовленная, разделанная, а затем искусно сложенная, уже без костей, так, что казалось, будто она покоится среди зелени свежепойманной. Алекса к ней не притронулась, отчасти из свойственной уроженцам Среднего Запада нелюбви к рыбе, отчасти потому что ей было отвратительно есть что-то, сохранившее голову, глаза и хвост. У де Витта не было подобных предрассудков, а может, он просто был голоден. Он ел быстро, словно опасался, что Роберт может в любой момент отобрать у него тарелку.

– Искусство для людей, – произнес он между глотком. – В этом есть определенный смысл. Не то, чтобы я вообще любил музеи, но решение сочетать корысть и культурный снобизм, чтобы добыть деньги для бедняков – это интересно. Я хочу сказать, если как следует вдуматься, разве не то же происходит с Нью-Йорком? Те, кто сделал состояние на недвижимости, пытаются купить благосклонность общества. И есть ли для этого лучший путь, чем искусство? – Несколько мгновений он жевал лосося – в детстве его явно учили, что пищу, прежде, чем проглотить, следует прожевать по меньшей мере десять раз. – Знаешь, Роберт, сказал он, наконец воздав должное лососю, – у молодой леди есть голова на плечах. Это лучшая идея, чем я слышал от родных за много лет.

Последовала долгая пауза – затишье перед бурей, затем Роберт произнес тихо, но очень четко: – Заткни пасть, Эммет.

– Не разговаривай так со своим кузеном, Роберт, – сказала миссис Баннермэн тоном, предполагавшим, что ее внукам не больше десяти лет.

– Я не позволю Эммету совать нос в мои дела, – сказал Роберт. – Или читать мне проповеди. Я не нуждаюсь в поучениях в моем собственном доме.

Лицо Эммета, обычно красное, побелело.

– Это не т в о й дом, так же, как не твои деньги, – заявил он. – Трест принадлежит семье.

– Мой отец унаследовал его от с в о е г о отца.

– Да, и хотя я питаю гораздо больше уважения к дяде Артуру, чем ты, не думаю, чтоб он хорошо справлялся с налагаемым им обязанностями – хотя и по другим причинам, чем ты. Однако, надо отдать ему должное, он не относился к состоянию, как к своему личному. Он рассматривал его, и вполне справедливо, как нечто, принадлежащее семье, как богатство, которое должно быть использовано ради добра и на пользу всем нам.