Майкл Корда - Богатство

Администрация Баннермэнов была, начала понимать Алекса, удивительно непродуктивной. Подобно конституционному монарху при враждебном правительстве, Артур не доверял своим служащим, однако не мог их заменить. Вначале она решила, что уволить их запрещает ему какая-то семейная традиция, но когда она спросила об этом Артура, он расхохотался. "Ничего подобного!" – прогремел он. – "Если я собираюсь произвести большие изменения, то должен к этому как следует подготовиться – и держать это в тайне, в первую очередь от Элинор и проклятого дурака де Витта. Не говоря уже о том, что Роберт бы вмиг примчался из Каракаса узнать, что происходит. Дело не стоит труда, вот и все".

В результате Баннермэн должен был продираться сквозь груды документации без поддержки доверенного человека – задача еще более трудоемкая из-за того, что читал он медленно. Это походило на то, как если бы глава предприятия с миллиардом долларов на счету пытался управлять делами из своей квартиры при помощи одной только секретарши, которая приходила на два часа утром, и на два часа днем, и занималась, главным образом,, только личными делами Баннермэна – принимала приглашения, рассылала поздравительные открытки на дни рождения дальних родственников, и выступала в качестве персонального управляющего по отношению к слугам Артура. Распорядок дня Артура был таков: он просыпался в шесть, до семи читал газеты, одевался, завтракал в восемь, затем обрекал себя на чтение писем, меморандумов и документов, прибывших из семейного офиса. В одиннадцать приходила секретарша, и он работал с ней до ланча. После ланча он принимал посетителей. В четыре он выходил поплавать полчаса в собственном бассейне, и ложился отдохнуть. В шесть выпивал бокал, и, если по календарю не было отмечено никаких визитов, обедал в восемь, проводя затем весь вечер за чтением художественных каталогов до одиннадцатичасового выпуска новостей. Таким, во всяком случае, было его расписание, пока он не встретил Алексу, и ей пришлось проявить немалую изобретательность, чтобы заставить его слегка освободиться, как ни жаловался он на скуку и одиночество. "Привычки умирают трудно", – говорил он ей, "и чем ты старше, тем труднее". Одной из привычек Баннермэна, от которой он сумел отказаться без труда, был ланч у себя дома. Каждый день в двенадцать тридцать он заезжал за Алексой в офис Саймона. Машина дожидалась у подъезда, хотя стоянка там была запрещена, словно обладала иммунитетом от штрафных талонов. С двенадцати тридцати до двух они ездили из галереи в галерею – большинство из них было настолько малоизвестно, что Алекса о них никогда не слышала. Как их обнаруживал Баннермэн было тайной, пока она не открыла, что у него есть источники повсюду. Когда он хотел узнать, кто из новых художников-авангардистов сейчас входит в моду, он звонил Хьюго Паскалю – этому "ужасному ребенку" от современного искусства, для большинства людей столь же недоступному, как Далай-Лама, или Энди Уорролу, или Генри Гельцалеру, так же, как мог бы позвонить министру финансов, чтобы обсудить некоторые тарифы, или Генри Киссинджеру, чтобы посоветоваться, стоит ли делать инвестиции в каком-то иностранном государстве.

Близость к Баннермэну помогла ей различить сияние власти истинного богатства. Его имя было связано с бесконечным списком фондов, институтов, пожертвований, трестов, культурных учреждений, больниц, медицинских исследовательских центров, и парков. Ни один президент-республиканец не мог противостоять звонку главы семьи, которая год за годом, с начала века делала самые большие пожертвования Республиканской партии, ни один художник не закрыл бы дверь перед представителем Фонда Баннермэнов, содержавшем сотни деятелей искусства, и благодаря чьим дотациям музеи могли продолжать работу, ни один глава правительства не мог игнорировать просьбы почетного президента Фонда Медицинских Исследований имени Элизабет Патнэм Баннермэн, строившем больницы и обучавшим врачей по всему миру, и финансировавшим исследования по всем основным заболеваниям, и даже Папа Римский не был недостижим для человека, чья щедрость в отношении всех религиозных организаций была хорошо известна, при условии, что тот не потребует превращения епископальной церкви в господствующую.

Иногда, когда они кружили по городу от одной чердачной студии к другой, от галереи к галерее, он рассказывал ей о памятниках могущества Баннермэнов, мимо которых они проезжали – большинства из них она никогда не замечала раньше. Ему было гораздо легче говорить о богатстве, чем о себе и своих детях, и порой ей казалось, что она в каких-то отношениях з а м е н я е т ему детей, как если бы он решил растолковать ей все, связанное с состоянием, поскольку Патнэм и Сесилия этим не интересовались, а интерес Роберта имел самые дурные причины.