Алексей Колышевский - Жажда. Роман о мести, деньгах и любви

– ...и когда она спросила, почему он уходит, он сказал ей, что он голубой и всю жизнь был голубым. Представляете?

– М-м-м... – промычал министр, которому сделалось неловко и неуютно. Уж лучше было бы не трогать этот муравейник чужих мыслишек, теперь разбежались и не собрать их.

– Она, естественно, ему не поверила. Потому что, помните, я вам говорила? – у них все было очень хорошо. А он ей рассказал, что читал в глубоком детстве «Джейн Эйр» и уже тогда представлял себя на месте этой девушки.

– Бред, – довольно громко прокомментировал Арик со своей дальней позиции. – Не обращайте внимания, дамы и господа. У моей жены ее всегдашний бред, она воображает себя Дарьей Донцовой, а на деле ее прозаические эксперименты никого, кроме нее, не интересуют.

– Ах так?! – Марина моментально превратилась в настоящую бесноватую: глаза, казалось, лезли из орбит, она беспорядочно двигала стоящие перед ней столовые приборы. – Значит, по-твоему, это бред?! А что если я скажу, что твоей любимой книжкой в детстве и была эта самая «Джейн Эйр», а? Роман-то у меня автобиографический выходит, ничего не выдумала, сюжет сам собою сложился! Дамы и господа, мой муж извращенец!

– Марина, Арик, я прошу вас, не начинайте! – вмешалась в эту супружескую перепалку Наташа. – Жорж, скажи им, в конце концов!

– Да, ребята, не стоит здесь устраивать балаган, – миролюбиво начал Мемзер, втайне довольный тем, что теперь все позабудут об услышанном в те минуты, покуда они стояли внизу и ждали, что их вот-вот впустят. – Мариночка человек творческий, горячий, мы все ее очень любим, и я предлагаю...

– Свиньи, – Марина топнула ногой, – зажравшиеся, подлые мерзавцы и предатели. Орден Иуды! Ненавижу вас! Всех ненавижу!

Она вскочила и ринулась бежать, опрокинув стул и зацепив ногой обороненный цилиндр из золотой фольги. Совершенно не разбирая дороги, оказалась на лестнице, убежала на второй этаж и там, еще что-то уронив, затихла. Все с облегчением вздохнули. Арик, очень красный, не глядя ни на кого, пошел следом за своей женой. Гости видели, как он, сохраняя остатки спокойствия и держась за перила, поднимается по лестнице. С его уходом за столом воцарилось пусть и чуть натянутое, чуть неестественное, но все-таки веселье и мало-помалу оно стало истинным, как будто и не было этой безобразной сцены, не звучали здесь только что пронзительные и справедливые слова. Наташа чуть помедлила, убедилась, что все хоть как-то успокоились, и тоже пошла наверх. Спустя минуту со второго этажа раздался ее душераздирающий крик. И тут же все, понимая, что произошло нечто очень серьезное, переполошившись, ринулись следом. На лестницу, в коридор, в комнатах никого, где же они? – веранда! Все собранное Мемзером общество высыпало на веранду, и перед глазами каждого предстало звездное небо, полная луна, осветившая долину внизу и снежные, призрачные края гор, и Арик возле перил, за которыми начиналась пропасть, и Наташа рядом, стоящая на коленях, закрывая лицо. Она, словно волчица на луну, выла, оплакивая бросившуюся вниз с этих перил сестру. Наташа подоспела слишком поздно, в тот момент, когда Арик, просивший Марину одуматься, перестать паясничать, вернуться в дом и привести себя в порядок, бросился к ней, чтобы схватить и стащить ее с этих перил, где она сидела, угрожая броситься вниз, если он приблизится. Возможно, приди она раньше, все было бы иначе, Марину удалось бы убедить, она не кинулась бы. Здесь, в Германии, прекрасные нервные клиники, но все это было теперь пустым и ничтожным, как и всякая прошедшая мимо и невозвратно утерянная минута, всякое прошлое мгновение...

Наступило утро, небо было по-прежнему чистым, и невозможно было представить, что эта безупречная голубизна где-то заканчивается и переходит в холодную вечную ночь. Марину нашли, подняли, спрятали... Решено было немедленно, самолетом, возвращаться в Москву. Впереди были скорбные хлопоты, присутствие на церемонии прощания, поминальные речи и все, что так или иначе связано с выходом из состояния глубочайшего стресса. К Наташе не сразу, но все же довольно скоро пришла мысль обвинить в случившемся мужа. Ведь если бы он не организовал всю эту лишь ему нужную застольную церемонию, то не было бы и этого проклятого дома в горах, и этой веранды, и этого обрыва. Но теперь все, к чему излишне надрываться? – сестра мертва, и с уходом ее оказалось, что ничего, кроме бесконечного сожаления, не остается. Ее никто не воспринимал всерьез, а она, как оказалось, просто жила не своей жизнью, пыталась хоть как-то себя реализовать, найти свой путь, и в этом стремлении растратила остатки разума, пытаясь открыть хотя бы одну из наглухо заколоченных для нее дверей в мир искусства, в мир, который так манил ее.