Максим Веселов - «Клуб Шести»

То есть, ты тоже рисуешь для души, только не для своей, а для чужих душ. Боже, голова уже от тебя болит. Я тебя, наверное, люблю, но, сохранить не смогу. Как и ты меня. Прощай! Целую, твоя Людмила. Мила.»

Теодор не стал перечитывать письмо. Да, слово «твоя» было зачёркнуто.

Тяжело. Хлопнул ещё рюмку. Сложил жёлтый лист и сунул обратно в карман.

Мелькнула мысль, что зря испугался встречи Ирэн и Милы. Они ещё вчера встретились. А сегодня… одна с мужем, а вторая в трауре по нему самому. Гуляй, Емеля, твоя party. Вот и взошёл на свой Эверест, стою на вершине. Всё создано.

Существует. Теперь остаётся созидать, поддерживать жизнь галереи, альманаха, песен. Вершина. Холодно на вершине и пусто. А как оно бывает на настоящей вершине?

И тут зазвонил телефон. Кто говорит? А не слон. Это звонит чёрт, о котором заговорили, то бишь, Антон Владимирович Селифанов. Потому что телефон тот самый, от ведущего шоу, которое маз гоу, типа, должно-таки продолжиться. Опаньки.

— Аллё, Антон Владимирович, как ваше ничего?

— Вечер добрый, Теодор Сергеевич! Как вы? Поздравляю, это успех! Победа!

— Да, спасибо, победа. Я всех победил и убил. Съел и закопал. Наклал и написал…

Стою тут один, воин победитель, в полном одиночестве на балконе и очень хочется прыгнуть!

— Со второго-то этажа? То же мне Эверест! Только ноги поломаете и будете на костылях прыгать, оно вам надо?

— Не-е… Я тут, кстати, на «Эверест» и собрался, посмотреть, как оно там, сверху.

С настоящего «сверху». У нас тут недалеко гора есть, название ещё смешное — Воробей. Не Гималаи, конечно, но тоже 1300 метров над уровнем моря. Подойдёт. Не желаете со мной? На облачка поплюём сверху.

— А что бы и нет? Согласен, составлю вам компанию. Завтра с утреца?

— Угу…

— Ну, вот и договорились. Краски захватите, а я утречком подъеду за вами. Всего доброго, развлекайтесь! И, извините, что компанию сегодня не составляю — дела!

Отбой. Всмысле, короткие гудки.

А шоу мозгов тем временем действительно продолжалось! Публика наша знакома с работами Дали, даже любит их. И не потому, что он моден, Сальвадор когда-то был моден, когда собственными рекламными трюками эту любовь лоббировал. Теперь его просто любят, потому что красиво и со смыслом. Т. е., не просто красиво, а ещё и думать можно, входить в то состояние, в котором Сальвадор писал эти картины, испытывать те же ощущения, что испытывал он. Это — много и это хорошо. И особенно хорошо, что это всё уже объяснять не надо никому. Все в курсе. Поэтому и работы Теодора Неелова восприняли разом, полноценно, так, как художник и не мечтал, что воспримут. А публика в России не дура. Только очередное правительство разберётся с «шибко умными», кого поубивает, кого повысылает, ан глядь, а уже новые понарожались, и умничают ещё похлеще предыдущих. Неистребим в России ум, как и горе от него.

Как когда-то, после первого романа Достоевского, все разом поняли, что в стране объявился новый писательский гений, так и теперь: публика рассосредоточилась по всем залам галереи и внимала. Может, и не гений, может. Никто спорить не хотел, ведь «гений» и «мёртвый» у нас — слова синонимы. Но — вдохновляют полотна!

Ошеломляют, захватывают и уносят в собственное пространство. То там, то тут замерли одиночки и пары у холстов, и словно световые ниточки соединяют их глаза с картинами, словно происходит действо обмена светом, люди — картинам, а картины — людям. Даже энерджайзерные журналисты перестали марионетничать и прильнули к полотнам. А на винтовой лестнице Теодор увидел пару, сидящую прямо на ступеньках и уткнувшихся в альманах, незаметно заглянул через плечо — его рассказ читают, «Приехали… полетать».

Коньячное опьянение покинуло Теодора Неелова, оно было ни к чему. Ведь тысячи творящих людей мечтают увидеть подобное чудо — людей, внимающих их искусству.

Незаметным он оделся в пустом гардеробе и выскользнул на улицу. Мавр сделал.

Мавр может. Остаётся — уходить.

Их с Мусей не тревожила промозглая серость за окном. Как не тревожит на пляже целлюлит у незнакомой бабушки, так, грустно за человеков вкупе, мол, все там будем и только Брюсовская строчка в голове: «Ой, закрой свои бледные ноги!» Но, небу ведь не скажешь подобного, вот и висит над головой целлюлит облаков цвета гнилой груши, грустнит настроение, но — не тревожит.

Теодор опять был дома. Неповторимое ощущение странника, коий бывает дома не больше пары часов в месяц. Озирается, рассматривает, ревниво отмечает — что же изменилось тут, пока его не было, пока он оставлял свой дом без присмотра, занимаясь где-то на сторонах своей (?) жизнью. Перемены были. Их дом пустел.