Лев Рубинштейн - Целый год. Мой календарь

За то же самое учительница географии Ирина Абрамовна называла меня «Круговорот воды в природе».

В детской районной поликлинике, куда мы с мамой пошли, чтобы сделать мне анализ крови, меня на нервной почве вырвало на мамину юбку. Пока она в туалете отмывала свою юбку, я рассматривал на стенах коридора плакаты про то, что надо мыть руки, фрукты и овощи перед едой.

Когда мы наконец вышли из поликлиники, голубь нагадил на рукав ее светлого плаща. Когда она отыскивала в сумке носовой платок, чтобы стереть голубиную какашку, из сумки прямо в грязь выпали какие-то важные бумажки.

Я в первый и в последний раз услышал, как мама выругалась матом. Для меня это было настолько сильным потрясением, что я сделал вид, будто этого не услышал.

Когда в конце 1980-х годов я увидел на крыше одного из домов в центре Москвы вместо привычного «Дело Ленина живет и побеждает» рекламу Samsung, я понял, что что-то действительно меняется.

Одноклассница Женя Голощапова занималась балетом. Однажды в числе других юных балерин ее показали по телевизору. И она на некоторое время стала школьной знаменитостью. Но все равно, как и до этого, все за глаза называли ее Голожоповой.

В театральных буфетах продавались маленькие квадратные шоколадки под общим названием «Басни Крылова». На обертках были изображены «Квартет», «Мартышка и очки», «По улице слона водили» и что-то еще.

Их едва успевали купить, как начиналось следующее действие. И все дружно начинали громко и неритмично шуршать шоколадной фольгой.

Я еще застал то время, когда московский метрополитен носил имя Кагановича. Это было тогда, когда на вновь построенные станции Кольцевой линии ездили смотреть, как в музей, а эскалатор я называл «лестница-чудесница».

О том, что наша соседка Елена Илларионовна была дворянского рода, все в квартире узнали лишь в конце 1950-х годов. Некоторые, правда, этому не верили.

Начитавшись разных историй про Пушкина и Лермонтова, мы стали устраивать во дворе дуэли. Зимой — снежками. Летом — щепками или собачьими какашками на палочке. Иногда пулялись перегоревшими лампочками, хотя это было опасно.

У соседей Фоминых была домработница. До того как устроиться к ним домработницей, она работала грузчиком в угловой «стекляшке».

Она была огромного роста с совершенно мужскими руками и ногами и говорила басом.

Звали ее, во что трудно поверить, Арина Родионовна.

«Татаро-монгольское иго» из учебника истории плохо уживалось в голове с дружком-татарином Ринатом из соседнего двора и с тем, что Монголия называлась обычно «братской Монголией».

Одно время в ГУМе продавали шампанское в розлив.

А знаменитое мороженое за 20 копеек было еще долго.

Однажды я спросил у мамы: «А почему марксизм есть, а энгельсизма нет?» Она всегда умела на мои идиотские вопросы находить какие-то ответы, которые меня устраивали. И в этот раз она что-то ответила. Но что именно, я не помню. А жаль.