Лев Рубинштейн - Целый год. Мой календарь

Я знал когда-то одну милую старушку, которая выросла и жила, соответственно, во время войны в деревне Петрищево. А уже потом, в 1950-е годы, она переселилась к детям в Москву. Она много и охотно рассказывала о войне (ей тогда было лет пятнадцать или шестнадцать) и о недолгой, к счастью, оккупации.

Но имя Зои Космодемьянской она впервые услышала уже после войны. Как это могло произойти, непонятно. Деревня же все-таки, а не город.

На этой войне побывал мой дядя Вова, мамин брат. Оттуда он привез репродукцию с картины Айвазовского в черной деревянной рамке, небольшой листик сухой штукатурки, имитирующей кафель (она была прибита в нашей кухне рядом с раковиной) и тахту с пружинным, очень шумным матрасом.

На тахте спала бабушка. На ней же она умерла. Кусок сухой штукатурки вскорости потрескался и был выброшен на помойку. Картинка в черной рамке до сих пор висит в моем доме.

Один давний знакомый был врач. Он занимался наукой, а именно проблемой выживания в экстремальных условиях. Опыты он ставил на себе самом, а поэтому пару зим прожил в Антарктиде на станции… забыл название. «Восток», что ли? Впрочем, неважно.

Однажды после долгой зимовки он зашел к нам в гости. Очень много и интересно рассказывал. А мне почему-то особенно ярко запомнился такой эпизод.

Дело было в начале 1980-х, то есть в годы глубокой советской власти. У них на станции был единственный партийный, он же и парторг. И даже было у него свое помещение, типа партком. Чем он там занимался, было неизвестно. Во всяком случае, ничем полезным он точно не занимался. И был к тому же вредоносным гадом, то есть, попросту говоря, стукачом.

Однажды зимовщики довольно жестоко над ним пошутили. А именно взяли и в пятидесятиградусный мороз, с риском для собственного здоровья, коллективно обоссали замок на дверях этого самого парткома. Могучий лед намертво сковал вход в заветное помещение.

Потом они издалека наблюдали, как пламенный коммунист со злобным выражением лица бегал туда-сюда с горячим чайником, который, кстати, вполне успевал остыть, пока его тащили от кухни до «парткома».

Хоть был он человек и зловредный, у него все же хватило благоразумия не давать этому делу ход, не раздувать «политическое дело» и вообще не смешить людей. К тому же он интуитивно понимал, что времена наступают уже «последние».

Бабушка моего старого товарища была забавным человеком. Когда я ее узнал, она была уже старой, но с замашками светской дамы и не без кокетства.

Запомнилась она прежде всего тем, что замечательным образом переиначивала пословицы и поговорки. То есть даже не столько переиначивала, сколько употребляла их в несколько непривычных смысловых контекстах. Например, рассказывая о необычайной доброте и кротости своего мужа-покойника, она уверяла, что он «мухи не укусит». А своему внуку, моему приятелю, когда тот поздно откуда-нибудь возвращался, она укоризненно говорила: «Где же тебя носит? Я тут сижу, жду тебя, как зеницу ока». И так далее.

Когда-то она была зубным врачом. И не просто так, а в Кремлевской поликлинике. Много раз рассказывала о том, как ставила пломбу «самому Ворошилову». «Такой был терпеливый, — рассказывала она. — Я сверлю, а он сидит и молчит, как белуга».

Мой друг поехал однажды отдыхать в Абхазию, в какое-то небольшое село. Он снял комнатку у старого крестьянина. И все было бы хорошо, но со второго же дня зарядили сплошные дожди. День, два, три, пять, семь. А время идет. А другу хочется гулять и загорать. Плохо, в общем. Не повезло.

На седьмой день дождей хозяин сказал: «Завтра дождь кончится». — «Откуда вы знаете?» — спросил мой друг. «А ты посмотри, — сказал старик, — видишь этот ручей?» — «Ну, вижу. И что?» — «А если дождь еще день будет идти, то ручей из берегов выйдет и мой сад затопит. Разве Бог такое допустит?»