Гийом Мюссо - Квартира в Париже

– Так и быть, Кутанс, я полечу с вами в Нью-Йорк, но учтите: чем бы все это ни кончилось, по прошествии этих двух дней вы навсегда уберетесь с моих глаз!

– Даю слово, – ответил он, выдавив улыбку.

Гаспар опять задышал.

Нью-Йорк, скованный полярным холодом, сверкал под мерцающим небом. Парижская тоска и мадридская серость остались далеко-далеко. Как только такси проехало по мосту Трайборо – огромной железной скрепке, соединяющей Куинс, Бронкс и Манхэттен, – у Гаспара появилось чувство, что он попал в знакомые места. Он, любитель леса и гор, заклятый враг агломераций, всегда почему-то чувствовал себя здесь как дома. Городские джунгли, лес небоскребов, каньоны из стекла и стали – все эти метафоры отражали действительность. Нью-Йорк представлял собой целостную экосистему. Здесь были свои холмы, озера, прерии, сотни тысяч деревьев. Здесь – достаточно пристально всмотреться – парили в небесах белоголовые орлы и соколы-сапсаны, скользили по воде белоснежные лебеди, выхаживали благородные олени. Здесь громоздились недосягаемые вершины, рыскали стаи опасные хищников, необозримые пространства были утыканы ульями, вокруг которых вились плотные рои, увлеченно наводили марафет еноты-полоскуны. Зимой здешние реки сковывал лед, а осенью глаза слепила горящая огнем листва. Здесь чувствовалась близость дикости под тонким слоем цивилизации. Нью-Йорк…

Резким контрастом радости Гаспара было дурное настроение Маделин. Весь полет она провела в тревожной, изнуряющей дремоте и после приземления отвечала на все попытки спутника ее разговорить бурчанием. С недовольным выражением лица, со стиснутыми челюстями и злым взглядом, она, казалось, вынашивала что-то недоброе, а на самом деле просто удивлялась, как умудрилась пойти у него на поводу.

Благодаря волшебству часовых поясов было еще только около 16.30. Вырвавшись из транспортной мешанины на Трайборо-плаза, желтое такси свернуло на Лексингтон-авеню и примерно через полкилометра подъехало к полицейскому управлению Восточного Гарлема – маленькому старому бункеру из грязно-желтого кирпича на 119-й стрит, рядом с надземной станцией метро и с открытой стоянкой. Гаспар и Маделин, попросившие отвезти их сюда прямо из аэропорта, вылезли из машины, нагруженные своим багажом.

Внутри 25-й участок производил такое же неуютное впечатление, как и снаружи: бездушное, мрачное помещение. Ощущение подавленности усугублялось отсутствием окон. После телефонного разговора на повышенных тонах накануне Гаспар был теперь готов к худшему: к нескончаемому ожиданию и к административным препонам на пути к Адриано Сотомайору. Но сказалась близость Рождества: в участке было почти пусто, как будто преступники решили отсидеться дома из-за сковавшего город холода. Посетителями занимался коп в форме за черной железной конторкой – настоящая гора жира, бдительный часовой в образе слизняка: крохотные ручки, жабья голова, огромное лицо-треугольник, большой рот, жирная бугристая кожа. Не исключалось, что его поставили здесь намеренно – отпугивать детей, чтобы не пошли кривой дорожкой.

– Здравствуйте, – рискнул обратиться к нему Гаспар. – Нам нужен полицейский Сотомайор.

Амфибия медленно протянула им бланк запроса и что-то проквакала – похоже, потребовала документы.

Маделин привыкла к полицейским участкам. Не желая зря терять время, она оттолкнула Гаспара и взяла инициативу на себя.

– Я – капитан Грин! – представилась она, протягивая паспорт. – Служила в отделе нераскрытых дел полиции Нью-Йорка на 103-й стрит. Просто хочу повидать коллегу. Бумаги здесь ни к чему.

Часовой молча уставился на них. Он еще ни разу не открыл рот. Казалось, это существо дышит посредством своей мокрой трепещущей кожи.

Движением головы он указал посетителям на ряд деревянных скамеек у входа. Маделин и Гаспар послушно сели и сразу заерзали от хлорной вони и сквозняка. Маделин спряталась за кофейным автоматом. Ей хотелось кофе, но не было долларов: она не успела обменять евро в аэропорту. От досады она уже занесла кулак, чтобы по старой привычке добыть живительную влагу бесплатно, но Гаспар поймал ее руку.

– Что вы себе позволяете? Придите в себя и…

– Хэлло, что я могу для вас сделать?

Оба дружно повернулись на голос. При тусклом освещении участка молодая полицейская-латиноамериканка с черными как смоль волосами приветствовала их радушной улыбкой. Ее молодость, тонкие черты лица, неброская косметика и, главное, улыбка казались воплощением изящества, нарочитым контрастом со стражем за конторкой, торжеством равновесия: уродство компенсировалось совершенством.