Гийом Мюссо - Квартира в Париже

Маделин запоминала все, что слышала. Это имя уже звучало накануне вечером из уст Гаспара.

– С кем еще?

– Возможно, с Жан-Мишелем Файолем, продавцом красок. У него магазинчик на набережной. Шон часто с ним советовался, когда работал.

– А Пенелопа Лоренц? Она по-прежнему живет в Париже?

Бенедик покачал головой, не спеша с ответом.

– Можете продиктовать мне ее адрес?

Галерист вооружился ручкой и вырвал из еженедельника чистую страничку.

– Я запишу для вас ее координаты, но это ничего вам не даст. Встреча с Пенелопой была для Шона величайшей удачей и худшим несчастьем. Искрой, разжегшей его гений, а потом пожаром, пожравшим его жизнь.

Он сложил страничку вчетверо, отдал Маделин и, глядя в сторону, задал вслух вопрос самому себе:

– Что, в сущности, может быть печальнее, чем видеть, как самая близкая тебе душа превращается в твое проклятие?

Бульвар Сен-Жермен нежился под бледным солнцем. Ощипанные платаны, дома из тесаного камня, кафе – маленькие музеи, бутики – воплощение неброской роскоши.

Маделин обогнала электрический автомобильчик, включила сигнал поворота и повернула на улицу Сен-Гийом. Еще двадцать метров – и она поставила скутер перпендикулярно тротуару, между помятым «Смартом» и сверкающим внедорожником. По адресу, полученному Маделин у Бернара Бенедика, высился свойственный этой улице дом-красавец с недавно очищенным кокетливым фасадом. Рядом с монументальными лакированными воротами был прикреплен домофон.

– Да? – прошипел голос.

– Мадам Лоренц?

Ответа не последовало, но Маделин не пала духом.

– Добрый день, мадам, я из полиции, занимаюсь расследованием исчезновения последних полотен вашего бывшего мужа. Уделите мне несколько минут, чтобы…

– Проваливай, журналюга поганая!

Маделин отшатнулась. Такой злобы она не ожидала. Настаивать было бесполезно. Если Пенелопа Лоренц настроена так непримиримо, на результат можно не рассчитывать.

Она села на «Веспу», придумав другой вариант. Университетская, Бакалавров, бульвар Распай, Монпарнас. Там, на улице Одесса, Маделин нашла интернет-кафе, втиснувшееся между блинной и секс-шопом. Толкая дверь, она дала себе слово, что не уйдет отсюда, пока не добьется своего.

Гаспар пришел в ресторан раньше назначенного времени. «Гран-Кафе», заведение по соседству с рыбной лавкой с несколько устарелым декором, манило уютом: деревянная обшивка стен, гнутые стулья Baumann, маленькие, как в бистро, столики, большие зеркала, пол в клетку, как шахматная доска. Средиземноморский уклон подчеркивала фальшивая лоза на потолке, превращавшая зал в беседку.

В половине первого дня зал был еще наполовину пуст, но постепенно наполнялся. Гаспар попросил столик на двоих и, не садясь, вынул из кармана куртки уродовавший ее телефон, положил его на стол, повесил куртку на спинку стула. Потом подошел к стойке, заказал бокал кинси и попросил разрешения позвонить. Официант бросил на него удивленный, даже подозрительный взгляд и указал на телефон, оставленный на столе:

– Сломался?

Гаспар даже не обернулся.

– Нет, просто не умею пользоваться. Можно позвонить с вашего?

Официант кивнул и дал ему старомодную трубку. Гаспар нацепил очки, чтобы разглядеть записанный Полин номер.

Ему повезло: Диана Рафаэль ответила уже после третьего звонка и извинилась за неважную связь. Психиатр ехала на поезде в Марсель, в больницу Святой Маргариты, к своему пациенту. Гаспар представился и объяснил, что звонит по совету Полин Делатур. Диана Рафаэль, часто бывавшая в Нью-Йорке, сказала, что видела «Асилиум», одну из самых черных его пьес, критиковавшую девиации психоанализа. Этой работой Гаспар приобрел в сообществе психиатров не только друзей, но Диана не помышляла о реванше и заверила его, что на спектакле «много смеялась».

Гаспар, не умевший врать, сразу выложил карты на стол. Он объяснил, что арендует дом, где раньше жил Шон Лоренц, и помогает своей знакомой из полиции, затеявшей поиск трех последних картин художника.

– Если они существуют, я бы тоже охотно на них взглянула!

– По словам Полин, вы много консультировали Шона в последний год его жизни.

– Правильнее говорить о двух последних десятилетиях! Больше двадцати лет я была его другом, а не только психиатром.