Денис Гуцко - Домик в Армагеддоне

Дёмин вынул телефонный шнур из гнезда.

Выглянув наружу, Фима подозвал Затулина:

– Димон, посиди с дедушкой, у тебя хорошо получается.

Дима недовольно скривился, но всё же без лишних слов зашёл в КПП.

– Из наших сколько человек на территории? – спросил Фима загрустившего старика.

– Ну дак… вроде один… Если не понабежало…

– Антон?

– Я имени не спрашивал.

Гавка выбежал из парка, по своему обыкновению оглушительно лая.

Ким шикнул на него, и пёс выжидательно умолк. Вся энергия ушла у него в обрубок хвоста, который заметался, как какая-нибудь букашка, накрытая стаканом.

– Хороший Гавка, хороший.

Надели ему верёвку на шею, завели на КПП. Он поскулил немного и улёгся под турникет.

– Принимай, – сказал Ким Затулину. – Привяжи его тут от греха подальше.

Канистры с бензином, которые незаметно для деда-охранника они просунули через прутья ограды, решили забрать с собой и сложить на дальнем краю парка. Когда возьмут «уазик», подгонят туда и загрузят спокойно в темноте центральной аллеи.

Бейсбольные биты перехватили посерёдке, чтобы не зацепить за что-нибудь ненароком. Попрыгали – проверить, не гремит ли у кого что. Нет, всё в порядке.

– Телефоны? – напомнил Фима.

Все покивали: выключены. Включённый и переведённый на виброзвонок телефон остался только у самого Фимы – для связи с Затулиным.

Быстрым шагом, на ходу выстраиваясь в колонну по два, двинулись на огоньки корпусов, тлевшие за деревьями. Над головами сомкнулись ветви.

Так они начнут.

Сладкое чувство единения с товарищами переполняло Фиму. «Боевое братство», – вертелось у него в голове. Пусть неточно, но другого слова он не смог подобрать. Да разве в словах дело? Фима знал, что это же самое чувство бережно несёт в себе каждый из пятнадцати стяжников, шагающих сейчас навстречу общей судьбе под живым лиственным сводом.

Рядом с Фимой шёл кто-то из «Пересвета» – то ли Антон, то ли Максим. Он не стал всматриваться, ни к чему. Самые надёжные здесь. Избранные. Кто бы ни шёл рядом, на него можно положиться с закрытыми глазами.

Через какое-то время канистры хором забулькали: раскачавшись, бензин стал биться в задраенную горловину. Интересно получилось – то, что хором, одновременно. Сложили канистры под приметное, с изогнутым стволом, дерево. Дошли до конца аллеи и остановились.

Встали в круг, перекрестились. Вполголоса начали читать «Перед сражением».

Древесный шёпот мягко стекал сверху, смешивался с их голосами. И когда ветерок чуть сильней ворошил ветки, слова молитвы совсем сливались с этим шумом, и в какие-то моменты Фиме казалось – это стяжники, их голоса на самом деле рождают каждый звук в этой ночи: и шорох листьев, и лягушачий квак, и нежные выстрелы сучьев в чёрной глубине парка, под лапами невидимых ежей. И весь этот мир возможен только лишь потому, что они стоят тут в потемках, тихо читая «Перед сражением».

Умолкнут – и мёртвая тишина оглушит мир.

– Вооружи мя крепостию и мужеством на одоление врагов наших и даруй ми умрети с твердою верою и надеждою вечной блаженной жизни во Царствии Твоем.

Фима был счастлив.

Перекрестились снова и вот теперь оглядели друг друга. Глаза соратников, еле различимые во тьме. Каждый всмотрелся в лицо каждому, наслаждаясь мужественным видом тех, кто готов быть оплёван, унижен и уничтожен ради того, чтобы показать всем: и тем, кому не хватает решимости, и тем, кому пока всё равно, и тем прежде всего, кому стяжники готовы служить верой и правдой, под чьим началом готовы горы свернуть… о, скоро они явят себя, сотканные из правды и непреклонной воли святые отцы, скоро выйдут к ним из мрака безвременья, в котором ходят петлистыми путями пророков, как в темноте парка потайными своими тропками ходят ночные ежи… всем показать: есть ещё на Руси, заблудшей и захламлённой, те, кто не сдался, кто сумеет защитить её, вернуть туда, где ей место, – в храм… маяк, зажечь для всех маяк…

По трассе медленно тянулся какой-то тягач. Ждали, пока проедет. Ночь была жаркая и сухая, Фима подумал мельком, что, если придётся всё же поджигать, вспыхнет быстро.

Нигде больше не встретить таких глаз. И никому не почувствовать этого звона, прокалывающего тебя насквозь, вдоль позвоночника. И ты, брат, слышишь его? Мы вместе. Мы первые – но мы не последние. Нет, не последние. Тысячи встанут. Те, которые сдали Россию мамоне, радуясь, что неплохо сторговались, – разве объяснишь им всё до конца, пока не посмотрят они в эти глаза, пока не увидят… Да и то… Не поймут ведь, не поймут. Разве пустобрехи московские – поняли? И все эти щелкопёры газетные – начитался за эти дни… Дурацкие у них вопросы, смеялся до слёз. Кто они, да откуда, да из каких, видите ли, слоёв? Сюда бы вас, на эту аллею. Встали бы рядышком, постояли.