Денис Гуцко - Домик в Армагеддоне

Взял колбасу, креветок из открытого холодильника, несколько пачек масла.

Сцепив руки на шее, Фима двигался за отцом.

«Надо же, как это у него получается, – думал Ефим, раздражаясь уже оттого, что ему есть дело до таких вещей, но всё же позволяя непрошеным мыслям свободно расти, ветвиться. – Караулил. Наверное, слова какие-то готовил. Ничего нового, ясно, но волновался наверняка. От нервов вон даже за воротник залил. На улице – или в наливайке какой-нибудь? Скорее в наливайке. В пивнушке нашей. Не похоже на него, чтобы на улице. Врачам на улицах не пристало. Разговор сорвался, зря только нервы палил, и тут же – в магазин, за продуктами, как ни в чём не бывало… Псих. Тихушник, но псих отъявленный. Интересно, расскажет он дома, жене и дочке, про сегодняшний вечер? Как он караулил, высматривал – а закончилось всё ничем, супермаркетом закончилось. Затащит пакеты на кухню, будет рассказывать, выкладывая на стол грушки, колбаску, креветочек. А потом за ужином продолжит. Или придёт хмурый, будет молчать весь вечер… а жена, глядя на него, будет вздыхать потихоньку. Вообще – рассказывает им? Или в себе носит?»

Общение с папашей, всегда проходившее будто через крепостной ров, в последнее время практически прервалось. Да Фима этого и хотел. Встречались дома. Часто – при бабе Насте. Сколько тот ни звал пройтись или во дворе посидеть, Фима отказывался: «Да нечего там делать». Баба Настя, слыша такие папашкины приглашения, глядела тревожно, в самую душу аукала – Фима ни за что не стал бы её огорчать. Сидели с ним за столом, в стол уперев взгляды. Мусолили тупые, ни о чём, разговоры: «Как ты?» – «Нормально». – «Как в школе?» – «Нормально». Да нормально всё, чего из пустого в порожнее…

Баба Настя обычно уходила в другую комнату, но когда случались с ней гипертонические приступы, лежала тут же, на своём диване, глядела отрешённо в потолок. Тогда и разговоров почти не было. Папаша высиживал, сколько ему надо, – думы свои печальные додумывал и уходил – с таким же отрешённым, как у бабы Насти, взглядом. Точно за тем и приходил, чтобы взглядом этим у неё разжиться. В эти мёртвые двадцать-тридцать минут Ефим чувствовал себя фетишем, истуканом дубовым, возле которого этому человеку легче думается – вот он и ходит, а ты замри и ему не мешай. Раздражённо повторял про себя: «Измором берёт. Ну-ну…»

Папаша встал в очередь к небольшой бамбуковой палатке. Фима остановился, дождался, пока тот забрал пластиковую коробочку с японской снедью. Тронулись дальше.

«У меня, слава богу, спина не такая сутулая, – в очередной раз порадовался Ефим. – Вообще мало на него похож. Костлявый он – страсть: палкой проведи, загремит. В армии служил – наверное, нелегко ему приходилось. Служил на границе где-то, на юге… Разве что руки… да, руки, может быть, немного похожи – длинные, и кисти на размер больше привешены. А в лице – нет, в лице, кажется, совсем ничего».

Неуклюже, со второй попытки, развернув тележку, папаша исчез в одном из поперечных рядов. Фима пошёл дальше, но вдруг понял, что не заметил, куда именно тот нырнул, – и сейчас, если папаша решит вернуться в мясной ряд, они могут столкнуться. Шагнул в ближайший из проходов, встал на углу, вертя головой, чтобы вовремя его засечь. Решал, как быть дальше.

В конце ряда – руки в боки, грудь колесом – стоит охранник, целится в Фиму пристальным охранным взглядом и уже, кажется, окликнуть собирается.

Фима ругнулся про себя, но виду не подал.

«Что ему там привиделось? Ведь даже не прикасался ни к чему. Да уж, параноикам в сторожах не скучно. Взрослый дядька, а вон, раскорячился, как амбал-пэтэушник».

В следующее мгновение отец выкатил свою тележку прямо за спиной у Ефима.

Фима вздрогнул от неожиданности и пошёл в сторону охранника, стараясь двигаться быстро, но непринуждённо.

Охранник и не думает посторониться. Загородил проход.

Сзади заскрипели колёсики тележки.

– Ефим?

Поравнявшись с охранником, Фима обошёл его сбоку, задев плечом оттопыренный локоть.

– Эй! – уже в спину.

И папаша, отрывисто так, по-птичьи:

– Ефим!

Охранник догнал, потянулся к нему.

– Молодой человек! Фима побежал.

Кого-то чуть с ног не сбил, ему бросили вдогонку: «Охренел!» Зацепил пустую тележку, она с треском врезалась во что-то. Пролетел мимо кассы.

– Стой!

Люди плетутся к выходу.

Как в лыжном слаломе – метнулся налево, направо. Подошвы по полу пискнули. Обежал всех, к двери подскочил. Вылетел на улицу и бросился по Пушкинской в сторону дома.