Денис Гуцко - Сороковины

– Опоздаешь!

Сонный Щербаков возился с ботинками, пытаясь впихнуть, втоптать в них пятки.

– Ломаешь ведь задник, – вздохнула Аня.

Громко щелкнув коленями, она присела на корточки и расстегнула на ботинках застежки. Щербаков наконец обулся и полез в пальто.

– Не забудь, – помогая мужу одеться, повторяла она. – Не забудь. Пакет поставишь возле… ну, там будет такой столик стоять со свечками. Квадратный. Все круглые – а этот квадратный. Запомни. Прямоугольный, вернее. Конфет возьми хороших. Раздашь бабушкам. Скажешь: «Помяните новопреставленного Андрея». Все запомнил?

Забросив на шею шарф, Щербаков кивнул. Аня пристально глянула ему в лицо. «Да запомнил я, – угрюмо подумал Щербаков. – Мука, сахар, гречка. Конфеты. Квадратный столик».

– Спросишь, где панихиду заказать. Это там же, где свечки продают, – Аня стала говорить размеренно, голосом, которым читает в классе диктанты – голосом, который кладет слова, как одинаковые суровые стежки. Щербаков слышал, как она читает диктанты, когда был еще не таксистом, а учителем физики, и работал с ней в одной школе. – Свечку возьми, не забудь. Свечку поставишь. Понял? Главное: тебе дадут бумажку, впишешь туда имя отца. Разборчиво пиши, чтобы батюшка прочитать смог. А то с твоим почерком… Ручка есть? Ну, у них будет ручка.

Она помогла ему расправить воротник, и Щербаков шагнул в гулкий и холодный подъезд, в котором еще пряталась от промозглого осеннего утра промозглая осенняя ночь.

– Сережа, мобильник в куртке, – крикнула она вдогонку его забарабанившим вниз по пролету шагам. – Позвонишь, если что.

Он услышал у себя за спиной голос Артемки, вяло позвавшего из спальни: «Мам, а папа куда?» – и гулкий стук двери, отсекший от него свет лампы, недавно отремонтированную квартиру, Аню, с которой женаты одиннадцать тихих одинаковых лет, сына, разбудившего их среди ночи: «Мам, пап, а я заболел», – и Щербаков остался один. Он сразу ощутил – остро и безнадежно – что идет туда один. Вот только он, только он – и никого рядом. Все то, что сделала бы за него Аня, привычно подсказывая и подталкивая (встань здесь, возьми это), если бы не разболелся Артем, – все это придется сделать самому.

Он не любил ходить в церковь. Всегда выходил из церкви растерянным.

Сорок дней, прошедших со дня смерти отца, Щербаков наблюдал за собой. Думал тревожно: «Ну что-то же должно происходить в человеке, когда у него отец умер» – и ждал. Спохватывался в самые неподходящие моменты: «Отец умер».

Хотел прочувствовать. И растрогаться.

Всюду теперь на глаза ему попадались старики. Щербаков и представить не мог, что их так много вокруг. Ковыляющий с палочкой – будто ковыряющий асфальт перед собой, прежде чем ступить, и потом вдруг столбиком застывший на самой середине перехода, чтобы передохнуть и оглядеться. Поджарый и легкий, с голыми синеватыми ляжками, наматывающий круги на стадионе. Напряженно, с прямой спиной восседающий за рулем перекошенной «копейки». А то вдруг в такси к нему садился старик, который как-то так похоже крякал, переваливался, устраиваясь на сидении… Щербаков всматривался в зеркало, а в голове ухало опять: «Отец умер»…

Аня спросила:

– Он во сне к тебе не приходит? Еле сдержался, чтобы не осклабиться:

– Не приходит.

– Ко мне вчера приходил. Улыбался. Значит, доволен всем, всё мы правильно сделали. Да и знаешь, я потом подумала: место, в принципе, хорошее. Через год разрастется кладбище, там тоже дорожки забетонируют.

В последние годы мало, конечно, общались. На праздники, за столом. Первого января, конечно, заглянут всей семьей. Так, чтобы сесть поговорить о чем-то, провести вместе пару часов – такого не было. Но ведь где бы взялось на это время? В детстве, конечно, все было иначе. Это Щербаков точно помнил. Но когда пробовал отыскать в памяти какую-нибудь живую картинку – будто в туман уходил.

Мать умерла, когда ему не было и года. «Инфекция, неправильно лечили…» Это ведь слова отца? Но сам отец – как выглядел, когда говорил это, что был за день вокруг?

– Слушаю вас. Покупать что-нибудь будете?

Конфет здесь не оказалось. Только в коробках. Щербаков в коробке брать не стал: как их раздавать – шоколадные-то? Куда потом коробку девать? Взял все остальное, решил, что пойдет без конфет. «Не проверяют же там». Вышел из магазина и зашагал по дороге между промзоной и бетонными высотками, в сторону вспухших в пустом осеннем небе куполов.