Яков Шехтер - Вокруг себя был никто

На вторую ночь после смерти Просперо поднялась буря. Ветер завывал за окнами, стада взъерошенных волн неутомимо неслись к берегу. Факел маяка трепетал и бился, словно гигантская бабочка.

Оливия не боялась бурь, ведь ее детство прошло под рев ветра и грохот волн, но и ей стало не по себе. Одна, одна… Отец, даже больной, даже молчащий по несколько суток, соединяясь с ее полем, составлял закрытое, замкнутое на двоих пространство. Мир бушевал вне его пределов, точно ветер за окошками маяка, не в силах ворваться внутрь. Теперь ей предстояло защищаться самостоятельно.

Осторожно протиснув ладонь в узкое горло горшочка, Оливия подцепила наугад несколько бусинок. Первая оказалась сиреневой, вторым выпал абрикосовый кубик, а третьей деревянная косточка.

– Сад, – произнесла Оливия. – Сад.

Наверное, не существует на свете психометриста, который бы хоть раз в жизни не попытался проникнуть в сад Космоса. Дорога туда описана во всех книгах, но двери открываются лишь Мастерам. Оливия, конечно же, проделывала упражнения, но попытки каждый раз заканчивались тоскливым вздохом разочарования. В эту ночь все произошло по-другому: такое трудно объяснить, не испытав.

Представьте себе коробок спичек. Палочка с каплей серы на конце и шершавый бок коробка. И вдруг, ниоткуда, без «почему», от простого удара одной мертвой субстанции по другой возникает чудо огня. Новая реальность, никак не связанная с предыдущей.

Или, вот так: спички в коробке отсырели. Вы чиркаете раз, другой, третий. Крошится сера, оставляя на терке рыхлый след неудачи. Растут раздражение, обида и усталость. Но попадается сухая спичка, и те же самые действия рождают огонь, невозможный, необъяснимый огонь – и вмиг все забыто, мир выглядит по-другому. Примерно то же самое испытала Оливия.

Стена из белого мрамора, на которой до сих пор завершались попытки Оливии проникнуть в Сад, вдруг рассыпалась водяной пылью. Пропуск в Сад означал: она принята в Мастера.

Написано в наших книгах, что каждому сад представляется сообразно его стилю мышления. Оливия попала в самый настоящий Сад с пышными, заботливо ухоженными клумбами. Каждый цветок представлял собой корень души психометриста, и, прикоснувшись к лепесткам, можно было увидеть его прошлое, будущее, особенности характера, связи с другими людьми, предстоящие испытания – то, что называется судьбой. Оливия долго гуляла по Саду, осторожно поглаживая бутоны.

«Психометрия жива, – повторяла она, – отец ошибся, психометрия жива».

В углу сада, неподалеку от калитки, прорезанной в высокой ограде из замшелых камней, полных уютных расщелин, углублений и трещин, чуть колебалась под дуновением ветерка прекрасная роза. Высокий, гордый стебель, усеянный щипами, поддерживал пышный бутон. Сверкающие капли росы украшали его, словно алмазы украшают корону.

Оливия протянула руку, желая прикоснуться к цветку, посмотреть, чья душа кроется за этим великолепием, но пальцы уткнулись в невидимую преграду. Она попыталась еще, и еще раз – безрезультатно. Цветок словно находился под незримым колпаком. Тогда Оливия мягко надавила на преграду и... чуть не упала от внезапного головокружения. Попробовала еще раз – и вновь такой же результат. Сомнений быть не могло – цветок был корнем ее собственной души.

Отворив потихоньку калитку, Оливия вышла за ограду. Перед ней простиралось огромное, безграничное поле, беспорядочно заросшее сорняками. От калитки в глубину поля уходили разбегающиеся тропинки, с трудом различимые в зарослях. Кусты черных колючек безжалостно врастали в мягкие стебли лопухов, подорожник стелился перед чертополохом, вдоль влажного ствола мальвы карабкался вьюнок, бугенвилия опиралась на кактус, роняя лепестки на его иглы.

Сделав несколько шагов по тропинке, Оливия остановилась. Растения плакали, визжали, ревели разными голосами, создавая ужасающую какофонию. Насколько же она отличалась от тихой музыки Сада!

«Разобрать, распутать, расчистить это поле не под силу ни одному садовнику», – подумала Оливия. – Проще уничтожить все сорняки и засадить его заново».

Она вернулась в Сад и плотно затворила калитку, дав себе слово никогда больше не выходить за пределы ограды.

Отец оказался прав: рыбак разнес по всему побережью рассказ о чудесном исцелении, добавляя при этом, что столь мгновенное исчезновение раны можно объяснить только колдовством. В те времена к магии относились, как к домашнему животному, знахари практиковали в каждой деревне, и, хоть официальные власти строго наказывали выявленных колдунов, на самом деле, ворожили очень и очень многие. Постепенно, с усилением церкви, чародейство сошло на нет и сегодня представляется чем-то удивительным и необычным, тогда же излечение с помощью магии было самым обыденным делом, а грозные указы герцога отпугивали только самых трусливых.