Александр Бренер - Жития убиенных художников

Ньютон был изощрённым ремесленником и одновременно художником, понимавшим и презиравшим мир, в котором он жил. Он, еврейский беженец, знал, что нацисты проиграли войну, но выиграли мир.

Жизнь Ньютона следует рассматривать через линзы Ханны Арендт. Её анализ антисемитизма и европейского еврейства основан на биографиях еврейских парвеню и авантюристов девятнадцатого века, на историях баснословных карьер и социальных зигзагов. Хельмут Ньютон с его трезвым, холодным и одновременно экстатическим видением — позднейшая инкарнация еврейского мальчика, всеми силами стремящегося выбиться в люди и при этом не потерять себя.

Что ещё? Глядя на фотографии Ньютона, понимаешь, что мировая война никогда не закончилась. Его героини — солдатки этой бойни. Они — жертвы, в любой момент готовые превратиться в палачей, и наоборот. Эти раздетые красотки — инвалиды, пушечное мясо в корсетах, женщины-протезы, пациентки полевого госпиталя, обитатели мирового концлагеря. И ещё они — манекены, куклы, объекты гарнизонного онанизма.

А мужчины?

Посмотрите на ньютоновский портрет Мика Джаггера — в кожаной куртке, перед нагромождением микрофонов. Это же доктор Геббельс! А портрет Уорхола — тоже в кожаном пальто, на кушетке, лежит с закрытыми глазами и сложенными на груди руками. Это как офицер, прилёгший отдохнуть перед очередным заданием!

Да, я был в восторге от фотографий Хельмута Ньютона. И вот я встретил его самого.

Это случилось в Чикаго летом 96-го года. Я сбежал из Москвы и путешествовал по США со словенскими художниками — группой IRWIN. Мы объезжали штаты на двух машинах, останавливались в разных городах с докладами, и вот оказались в Чикаго.

Город выглядел как сплошной Мис ван дер Роэ. В центре он был полированным, с пугающими зеркальными поверхностями, а на окраинах делался шершавым, потрескавшимся, железно-заржавленным.

Жарким полднем я выбрался из даунтауна и забрёл в район складов и каких-то ангаров, переделанных в бары и отели. Я шёл наугад, заблудился, но мне здесь нравилось. Было безлюдно, ни одного деревца или куста — один кирпич да чугун. И тут из-под круглой каменной арки медленно выкатился автомобиль — качнулся и замер.

Это была дорогая, роскошная машина — «Ягуар» жемчужно-серого цвета. Окна её были открыты. Рядом с водителем сидел человек, лицо которого показалось мне знакомым. Это был он — Хельмут Ньютон.

Я не захотел пройти мимо. В голове молниеносно созрел план: познакомиться и попросить у фотографа денег.

Как мне это взбрело на ум?

Дело в том, что я подумывал остаться в Америке. Группа IRWIN попутешествует и вернётся в Любляну, домой, а у меня никакого дома не было. Я перестал быть московским художником, мне нигде ничего не светило. Я мечтал о новых приключениях, только вот финансов не было. Лежали в кармане три или четыре сотни долларов — и всё.

А Ньютон смотрелся в «Ягуаре» здорово. На нём был летний пиджак, цветастая рубаха, на лбу — солнцезащитные очки, и это точно был он. Он повернулся и обращался к кому-то на заднем сиденье, и все его жесты выражали хорошее настроение, уверенность. Как тут было не обратиться?

Вот я и сказал:

— Мистер Ньютон?

Он тут же оборвал разговор и повернулся ко мне:

— Да?

— Хочу с вами поговорить.

— Слушаю.

— Вы мне очень нравитесь.

— Упс!

— Это не всё. Я — поэт, в Чикаго — случайно, и у меня нет денег. Может, вы дадите пару сотен?

Ньютон поглядел на меня пристально. Хорошее настроение его не покинуло. Он приоткрыл дверцу машины, но наружу не вышел.

— У вас русский акцент?..

— Так и есть.

— Вы еврей?

— Отец еврей.

— А! — сказал Ньютон. — Полукровка.

— Хм.

— Что вы делаете в Чикаго?

Я что-то промямлил.

— А потом?

— Поеду в Нью-Йорк… Может, в Мексику…

— Мексика — бедная страна, — сказал Хельмут Ньютон, — но там вам тоже понадобятся деньги.

— Да…

Тут кто-то, сидящий в машине сзади, что-то сказал Ньютону. Голос был вроде бы женский.

— Хорошо, — сказал Ньютон и вылез из машины на асфальт.

Теперь он стоял передо мной и рассматривал меня с ног до головы. Я вдруг ощутил ветерок, исходящий от него — сладкий аромат порнографа.

— Я могу дать вам деньги, — сказал он. — Я всегда ношу с собой три тысячи долларов наличными. Так должен делать любой поэт.

— А-а…

— Да, я знаю. Не все поэты имеют три тысячи. Три тысячи я ношу с собой по совету Сержа Генсбура. Он тоже был поэт. Знаете его?

— Да, — ответил я. — Мне нравится его фильм про свалку.