Александр Бренер - Жития убиенных художников

Адресатом Петра Павленского является всё прогрессивное человечество (в Интернете) и говняная газета «The Guardian».

Адресатом Джотто был семилетний Пьер Паоло Пазолини.

Адресатами Надежды Толоконниковой являются столетний Ричард Хэлл и пятнадцатилетняя Хиллари Клинтон, а также все пети верзиловы мира.

Адресатом художника Литичевского является Мизиано, прикинувшийся Буратино.

Адресатом Эдуарда Лимонова является вечность-бесконечность с бюстами Сталина, Селина, Горького, Лимонова и Молотова.

Адресатом Марины Цветаевой был гром.

Адресатом Гоголя сначала был Пушкин, а потом — Данте.

Адресатами Ричарда Принса являются призраки Уильяма Берроуза и Марлен Дитрих.

Адресатами Уоллеса Бермана являются Жаклин Кеннеди и Ли Харви Освальд, занимающиеся любовью.

Мой адресат — мальчик-с-пальчик.

Адресатом Тарантино является Тарантино.

Адресатом Андрея Тарковского был подросток Аркадий Макарович Долгорукий.

Адресатом Катулла был воробьишка, сражавшийся с римским орлом.

Адресатами Караваджо был мальчик с ананасом и карлик с контрабасом.

Адресатом Павла Пепперштейна постепенно стала Красная Шапочка в плиссированной юбке, с подбритой пиздой.

Адресатами Паши стали читатели журнала «Сноб» и южнокорейские школьницы.

Так что я больше не хочу кушать с Пашей бублики, не хочу трогать его за ухо, не хочу лежать с ним в постели и читать под абажуром рассказ Пришвина, не хочу купаться с ним в нашампуненной ванне. Как все пролетарии, я предпочитаю душ. Да и Паше моя компания не к лицу.

Человек, если он тёмен в голове, может уговорить себя на что угодно: что он художник-концептуалист, живописец, акционист, экспрессионист, конструктивист, иллюзионист.

Человек, если он трус и глупец, может присоединиться к любой стороне в споре: к сталинистам, анархистам, эстетам, православным, атеистам, фашистам, прогрессивистам, фундаменталистам, либералам, молоканам, бесам…

Маркиза де Сада не так-то легко было одурачить. А вот Алексея Цветкова или Александра Дугина — легко.

Человек — это чебурек, как сказал один поэт.

И поэты, как сказал Ницше, слишком много врут.

Человека, если он не упрямится, можно поставить в какую угодно позицию: в офис, на трибуну, раком, на колени, на стройку, сторожем в концлагерь, барменом в Кремль, президентом в Академию наук, секретарём в политбюро, коммуникатором в интернетовскую сеть, на конвейер, на шпионскую службу…

Аргументы в раздаче должностей и рангов — палка, муштра, промывка мозгов, морковка, миллион долларов, кусок колбасы, квартира на Арбате, лесть, хамство, поглаживание по жопе…

Средства принуждения или поощрения — зуботычина, обещание вечности, надежда на место в истории, длинный рубль, приглашение на телевидение…

Но ведь на самом деле всё это чепуха!

На самом деле человек вовсе не это!

Человек — одуванчик, с млечным соком внутри, и его парашютики-семянки могут лететь в разные стороны.

И вообще: человека не существует!

И художников — тоже!

Только философия спасает, мысль.

Когда я увидел московских художников в 1992 году, то меня сразу, в тот же день, осенило: ерунда всё это. Мысли не хватает. Лучше бы я улетел на Луну, как Клейст. Лучше бы я влюбился. Лучше бы убежал с любимой нимфой на голый пляж и трахался в прибое, пугая крабов. И весь свой срок в качестве художника я только об этом и мечтал.

Современная литература, искусство — это всё морок.

Когда смотришь на девушек голых, на детей в парке, на цветы — вот это праздник! Истина-естина во плоти! У них такие красивые ноги, лепестки, крапинки…

А с художниками — скучно… С девушками можно трахаться — в ухо, в пупок, между ног… И просто радоваться… Или есть что-нибудь вкусное и смотреть друг на дружку… И снова сношаться… А потом уехать.

Хорошо уехать — от литературы, художников, музеев, от трусости и вони человеческой.

В Италию.

В Триест.

В Неаполь.

В Монтескальозо.

На пустынные пляжи.

На Сицилию.

В Португалию дикую.

На ничейные пляжи.

В Испанию, где можно спать на скамейках.

Там везде — море, море.

И фонтаны, в которых можно мыть гениталии.

И снова обниматься: на берегу, в солёной воде.

И плевать тогда на всех художников в мире.

Это — правильно.

Но в Москве, я, к сожалению, стал художником. Ведь я слаб головой, как Калигула, как Нерон. В морок попал, в туман. И не в «тёмный морок цыганских песен», как сказал Блок. Нет — ещё хуже. Я попал в морок современного искусства.