Александр Проханов - Среди пуль

Казак Мороз в грубой сырой папахе, не забывая показывать свой алый лампас, стал докладывать:

– Баррикаду станичники мои соорудили из грузовика. В кузов поставили макет пулемета. Накрыли палку брезентом, выставили пост. В случае атаки пустим грузовик навстречу наступающим. На вооружении моей полусотни – один автомат, четыре шашки и двадцать восемь нагаек.

Мороз весело прищурил синий глаз. Белосельцев был благодарен ему за бравый вид, золотистую бровь, шелковистый ус и маленький вороненый автомат, который казак держал на коленях, поглаживал, как любимую кошку.

Вождь говорил буднично, тихо, прикрыв сонно глаза.

– Мое подразделение заняло оборону по периметру Дома Советов. На переходах и в вестибюлях сооружены огневые точки с использованием бронированных сейфов из депутатских кабинетов. На вооружении девять выданных автоматов и несколько единиц неучтенного оружия. Есть информация, что в помещение Дома Советов проникли разведчики «Альфы». Несколько моих групп проводят обследование лифтных шахт и подвалов с подземными коммуникациями. Прошу четко наладить систему паролей и ответов, что облегчит фильтрацию посетителей на проходах к узлам обороны.

При последних словах сонные веки Вождя поднялись, и под ними засиял яростный взгляд недремлющих синих глаз. И его любил Белосельцев – за эту холодную ярость, за таинственное вероисповедание, собравшее вокруг него молодых красавцев, за звезду Богородицы, похожую на лазоревый цветочек гераньки, что породнил их в подмосковном лесу.

Командир ОМОНа покачивал четками, и смуглый янтарь сыпал редкие искры, попадая на свет.

– Моя группа размещается в номерах «Украины». Мы готовы по приказу либо перейти в Дом Советов, либо оставаться на той стороне реки, действовать в тылу наступающего противника. В нашем распоряжении моторный катер, пришвартованный к набережной, который может быть использован для доставки группы в район боя или эвакуации из Дома Советов лиц и документов.

За его легкой небрежностью таилась концентрированная разящая сила. В движении пальцев, перебиравших янтарные четки, чудилась быстрота и цепкость, готовность к удару, к нажатию спускового крючка. Белосельцев был бы счастлив подчиниться ему, перемещаться бросками среди переходов и лестниц, огрызаясь короткими вспышками.

Все смотрели на Белого Генерала, ожидая его доклад. Не сразу, не обращая ни к кому в отдельности свои узко поставленные глаза, тот произнес:

– Я не понимаю политической стратегии происходящего. Не понимаю принципов, по которым были назначены силовые министры. У меня нет представления об общем плане обороны, увязанном с политической процедурой. Поэтому в условиях неопределенности я не могу рисковать моими людьми. Не могу внятно объяснить цели и задачи, которые заставят их подвергать свои жизни смертельному риску.

Он умолк, и в сумерках было видно, как страшно он побледнел. В провалившихся щеках, как в ямах, залегли черные тени.

– Мы слышали эти разговоры на протяжении нескольких месяцев, – зло произнес Красный Генерал. – Нам дурили голову, рассказывая о казачьих атаманах, скрытых в подмосковных лесах, готовых по первому зову явиться сюда с кавалерией и артиллерией. Мы узнали об афганцах, которые в полном снаряжении дежурят в подмосковных пансионатах, готовые явиться защищать Конституцию. Когда этот зов прозвучал, мы слышим обиженного, честолюбивого человека, у которого все войско – вша на аркане! Нам не нужны обиженные генералы. Нам нужны солдаты, которые с оружием и без него отразят сегодняшний штурм. А штурм, повторяю, возможен уже сегодня. Я никого не держу. Кто хочет, может уйти. Такой уход в течение пятнадцати минут не буду расценивать как дезертирство!

Красный Генерал встал, закрывая совещание. Пламя свечи наклонилось, посылая в углы волны света и тьмы. Эти волны ударялись о лица людей, выталкивали их из комнаты. Белосельцев, пропуская остальных, вышел из кабинета.

Он двигался по коридорам в полной темноте и чувствовал, как здание, лишенное света, тепла, электричества, остывает, мертвеет, превращается в гору. Внутри этой горы, в проточенных пещерах, как в огромном термитнике, шуршала, двигалась жизнь, распространяя вокруг себя беспокойство, таинственные звуки, сигналя робкими, колеблемыми огнями.

Он видел, как по коридору, заслоняя свечу рукой, прошел депутат Бабурин. Его бородка, губы, пышный кок на голове были освещены снизу. На потолке колыхалась над ним, как птица, его собственная тень. Рука, прикрывавшая свечу, была пергаментно-прозрачной и розовой.