Александр Проханов - Среди пуль

– Подставка! – зло перебил Офицер, и Белосельцева поразила бледность его лица, из которого гнев будто высосал все живые соки. – Вы – человек-подставка! Пусть вами займется особист и проверит ваши показания! Ваши связи и маршруты передвижения! Таких, как вы, запускают в наши ряды, и они организуют развал! У меня есть собственная агентура, и я сделаю то, что считаю нужным!

– Народ ждет решительных действий! – поддержал его Трибун, отворачиваясь от Белосельцева, словно отказывал ему в знакомстве. – Надо брать узел связи, а народ поддержит группу захвата!

В дверь постучали. Вошел и козырнул Морпех:

– Товарищ генерал, вас просят к генералу Ачалову!

Красный Генерал поднялся. Было слышно, как хрустнули суставы под его камуфлированным мундиром.

– Запрещаю самовольные действия! – сказал он. – Все приказы идут через меня и исходят непосредственно от министра обороны!

Он выпустил из кабинета присутствующих, запер дверь. Удалялся по длинному, закруглявшемуся коридору. Офицер едко сказал Белосельцеву:

– Будь у меня особист, я бы уже знал, что вы за птица! Откуда вы к нам залетели!

Вместе с Трибуном они ушли в другую сторону коридора, что-то энергично друг другу высказывая.

Белосельцев стоял, оскорбленный, беспомощный. Пойманный невидимой цепкой рукой, позволявшей ему дышать, но лишавшей возможности двигаться.

«Инверсия, – думал он. – Это и есть инверсия!.. Когда любая моя информация, доставленная друзьям от противника, служит противнику!.. Я тот, кто служит противнику!..»

Когда он выходил из Дома Советов, стеклянный вестибюль был полон народа: пожилые военные в поношенной форме; женщины с кульками, по виду беженцы; дети с испачканными испуганными лицами, похожие на зверьков, – все стремились проникнуть в здание, каждый со своей заботой и просьбой. Милицейский наряд охраны сдерживал их напор, не пускал, угрожающе демонстрировал короткоствольные автоматы.

Белосельцев протиснулся сквозь плотные, горячие, пахнущие прелью и потом ряды и оказался на улице в сумерках, среди ветреных багряных полотнищ, под которыми клубилась толпа, рокотала, выкрикивала. Фонари опускали на головы рассеянные колпаки света, и в этих мутных конусах кипело, моросило, испарялось, словно толпа окружала котлы с булькающим варевом.

Белосельцев издали, по особой плотности и густоте толпы, рокоту мегафонов и ответному гулу определил место, где выступал Трибун. Протиснулся, получая толчки и удары локтей, и увидел его: взведенный, как курок, он воздел вверх острое дергающееся плечо, помогая стиснутым дирижирующим кулаком. Трибун стоял на ящике. На него были направлены лучи нескольких автомобильных ламп. Телевизионные камеры снимали его: энергичное широкогубое лицо, худое запястье, красный бант в петлице, круглую эмблему с его собственным изображением. Трибун чувствовал на себе серебристые лучи света, пристальные глазки телекамер. Он возбуждался, позировал, посылал в толпу горячие тирады.

– Пусть преступники и переворотчики не рассчитывают на животную покорность народа!.. Народ – не раб!.. Мы сбросили Гитлера и сбросим Ельцина!.. Сегодня сюда пришли десять тысяч!.. Завтра придут сто тысяч!.. Послезавтра – миллион!.. Миллиону не страшны автоматы и танки!.. Товарищи, сейчас по моему сигналу мы пойдем маршем по Москве в сторону Белорусского вокзала и дальше, по Ленинградскому проспекту, и создадим в районе аэропорта еще один очаг сопротивления!.. Эти очаги будут множиться, и пусть московская земля горит под ногами узурпатора!.. Красная Москва дает отпор государственному перевороту Ельцина!..

Телекамеры методично снимали его слова, жесты, красное, появившееся за его спиной полотнище, маленький, плотно стиснутый кулак, в котором были зажаты невидимые постромки, управляющие толпой. Она то замирала, слушая его клики, то сама начинала громогласно, единым дыханием скандировать: «Фашизм не пройдет!.. Фашизм не пройдет!..»

Белосельцев был не в силах помешать Трибуну. Он знал: уже начал осуществляться неумолимый жестокий план, в котором Трибуну, Офицеру, этой накаленной толпе уготовано просчитанное и выверенное место. И он, Белосельцев, управляемый, как и все они, содействует исполнению плана.

Он чувствовал, как события, какими бы сумбурными они ни казались, действия людей, как бы стихийно они ни проявлялись, его собственные поступки, как бы осмысленно он ни поступал, подчинялись неумолимой логике, были включены в последовательность, из которой были не в силах выпасть. Стараясь преодолеть эту навязанную волю, вырваться из этой последовательности, он стал выбираться из толпы, на ее периферию, где фонари озаряли туманную желтизну высоких неопавших деревьев.