Александр Проханов - Среди пуль

– Выпьем за знакомство. И если согласитесь, то песни попойте!

– Да мы уже забыли песни-то! – отвечали старухи.

– Да у нас и голоса поувяли!

– Чего нам петь, с какой радости!

– Ладно, бабы, сперва выпьем, потом увидим!

Длинная с редкими зубами старуха оглядела всех синими повеселевшими глазами, подняла чарочку, чокнулась с товарками. Выпив, отерла губы краем малинового платка.

– Какую песню споем? – спросила подруг длинная старуха.

– «Виноградо-зелено»!..

– Али «Озеро глыбоко, белой рыбы много»!..

– Али «Ой вы горы, горы крутые»!..

– Нет, давай сперва «Как во наших во полях»!.. Начинай ты, Елена, а мы подпоем…

Та, которую назвали Еленой, с блеклым грустным лицом, на котором тихо светились печальные серые глаза, вздохнула, словно вспомнила о какой-то заботе. Задумалась, отвернувшись от стола с самоваром, винными стаканчиками, горкой конфет. Казалось, глаза ее не видят тесного, уставленного застолья, а устремляются в иную даль, отыскивая в ней забытые очертания холмов и полей с кромкой других деревьев, другой зари, другой безмолвной птицы, пролетающей под тихим дождем. Голосом слабым, потупясь, не пропела, а негромко сказала:

– Как во наших во полях…

И вслед ей нестройно, слабо, как несколько враз прозвучавших стонов, откликнулись женские голоса. Будто по высохшим камышам пробежало упавшее из неба дуновение ветра, и чахлые стебли нестройно заколыхались,

Старухи долго пели песни. За это время Белосельцеву показалось, что он прошел по бескрайним пространствам, по прозрачной, бесплотной лазури и вернулся сквозь угольное ушко обратно в земную жизнь. Стол. Самовар. Истовые лица старух. Их сухие умолкнувшие губы. Глаза его все в слезах.

Ночью ударил мороз. Обнимая Катю, сквозь сон он чувствовал, как за стеклами воздух становится тверже и звонче, высыхает под окнами мокрая трава и в трещине сруба схватывается прожилка льда.

Утром стружки вокруг недостроенной лодки были в инее. В ведерке застыла вода. Белосельцев осторожно выломал прозрачный кружок льда. Подержал его на ладони, чувствуя, как рука прожигает стеклянистую пластину и по запястью бегут холодные капли.

За селом в лесу было маленькое озерко, окруженное сухими белыми тростниками. Белосельцев подошел к нему, еще издали услышав ровное легкое звяканье, мелодичный перезвон, словно слабо дрожали тысячи негромких колокольчиков.

Озеро было яркое, синее, тростник седой, белый. Каждый иссохший стебель был окружен у воды крохотной сверкающей наледью, словно серебряной брошкой. Ветер гнал по озеру солнечную рябь, беспокоил воду. Она колыхала тростники. Ледяные брошки то погружались под воду и гасли, то всплывали всем своим солнечным хрустальным блеском. Многоголосо, ровно звенели.

Белосельцев смотрел на замерзающую синюю воду, находящуюся на хрупкой грани одного ее состояния и другого. Ему было странно наблюдать это шаткое пограничное равновесие неодушевленного мира, где синяя вода, касаясь тростника, охлаждалась, превращаясь в блестящий лед. Звук, который издавало озеро, был звуком таинственной неодушевленной природы, которая, не замечая его, совершала свои извечные превращения.

Он хотел было вернуться в село, привести Катю, показать ей это малое чудо. Но передумал. Решил не звать. Пусть это малое синее озеро и леденеющий тростник будут только его достоянием. Они пригодятся только ему в предстоящем неведомом будущем.

Они уезжали в Москву с ночным поездом, обещая Михаилу и Анне вернуться через неделю, уже с деньгами, купить у бабушки Алевтины дом, обживать его перед скорой зимой. Михаил и Анна проводили их до станции. Посадили в вагон, стоящий в свете одинокого станционного фонаря. Катя им кивала в окно, прижимая пальцы к губам. Михаил пожимал плечами, застенчиво улыбался. Анна махала рукой отходящему поезду. Глядя, как отплывают они в млечном пятне фонаря, как мутнеют, туманятся их лица, Белосельцев вдруг отчетливо и остро подумал, что больше их никогда не увидит.

С вокзала он проводил Катю домой. Расставаясь с ней, глядя в ее милое, опечаленное чем-то лицо, остро и сладостно пережил их недавние дни. Зеленая, с седой вершиной волна, падающая на белую отмель. Мокрое, на приливе, корявое дерево с крохотной приставшей ракушкой. Ослепительная рыбина, колотящая хвостом в дно лодки. Хрустальные ледяные брошки на сухих тростниках, среди бирюзовой воды, в которую кануло еще одно лето его жизни.