Александр Проханов - Среди пуль

– Я услышал тебя, – сказал Белосельцев. – Буду думать… А теперь я пойду…

– Хочешь, пройдем чердаком? Тут ближе и сухо…

– Нет, я прежним путем…

Они не простились, не пожали друг другу руки. Каретный прогромыхал по крыше, скрылся в чердачном окне. А Белосельцев, цепляясь за мокрые ржавые поперечины, слыша гром воды в водостоке, шум черного близкого дерева, спустился вдоль сырой, пахнущей дождем и известкой стены. Сутулясь, чувствуя, как текут за ворот ледяные струи, прошел сквозь ветреную черную арку. Вышел на озаренный, с проносящимися машинами проспект. Встал под фонарем, рассматривая свою раскрытую, в рыжей ржавчине ладонь, натертые о железо пальцы. Было странно видеть свою пятерню, растопыренные грязные пальцы. Ощущать свою телесную сотворенность, свою бренную плоть, в которой, пленная, билась и томилась душа.

И вдруг, после всех потрясений он почувствовал, что духи тьмы отступили. По мановению чьей-то повелевающей длани, чьего-то указующего перста отпрянули, скрылись. Быть может, на время затаились на темных чердаках, спрятались в разрушенных колокольнях и остывших дымоходах. В первые осенние дни город, освобожденный от власти духов, облегченно вздохнул. В золотистом туманном воздухе, среди кровель, фасадов, чугунных решеток, на прозрачных бульварах и скверах реяла неслышная весть, сулившая облегчение и помилование.

Этой вестью было появление Кати у него на пороге, когда она положила на стол два билета на поезд. На север, на Белое море, в Карелию.

– Поверь мне, так надо… Поедем…

Глядя, как в окне золотится бледное московское солнце и водянистая полоса дрожит, переливается на бабушкином старом ковре, зажигая ворсинки на вышитых маках, он соглашался. Словно отталкивался от берега, отдавался спасительному потоку.

– Верю… Едем на север…

Они в тесном купе, вдвоем. Медленный, набирающий скорость скрип железных колес. Осталась позади озаренная привокзальная площадь. Тронулся, заскользил назад обрызганный дождем перрон. Залетел в окно легкий завиток дыма. Замелькали придорожные строения, городские массивы с рябью освещенных окон. Он чувствовал, как начинают отдаляться, отпускают его цепкие страхи, отступают обиды и подозрения. Словно поезд, одолевая притяжение города, оставляет позади притаившиеся на чердаках, укрытые на старых колокольнях цепкие страхи и мучительные подозрения. Она, его милая, сидит рядом с ним в маленьком чистом купе, смотрит на него любящими глазами, и поезд их уносит на север.

– Как хорошо ты придумала! – Он изумлялся этому поминутному удалению, рвущимся, перестающим мучить связям, которые лопались, переставали звучать, как оборванные струны, неслись за поездом, свитые в путаницу. – Мне еще нужно было сделать несколько дел, встретиться с несколькими людьми…

– Все дела – пустяки!.. Не оглядывайся!.. Смотри, уже леса начинаются!.. Вот она я, еду с тобой!..

Она держала его руку, искала его глаза. Отвлекала от настигавших забот.

– Я обещал позвонить… Мне обещали большие деньги… Я подвел человека…

– Зачем тебе деньги?.. Смотри на меня… Мы едем на север, и я знаю, там будет чудо!..

Он ей верил. Верил в чудо, которое их ожидало. В неведомом пространстве, в еще ненаступившем времени таилось чудо. Поезд отрывался от огромного сумрачного города, и с каждым стуком колес, с каждым мельканием фонаря приближал их к чуду.

– Один поворот зрачков, слабый кивок, и прошлого нет!.. Мы несемся на север!.. И нас поджидает чудо!..

Он соглашался. Где-то рядом, заслоняемое этим мучительным, из подозрений и страхов, временем, существовало иное, чудное и счастливое время, протекавшее рядом с первым, терпеливо ожидавшее, когда измученная, готовая погибнуть душа перелетит из огней и пожаров в прозрачную голубизну иного бытия и в нем успокоится. Поезд, грохочущий и железный, еще оставался в грохочущем и железном времени, но становился все легче, стремительней. Казалось, он был готов перелететь на другую колею, коснуться иного времени, где они станут невидимы для жестокого, желающего их уничтожить мира.

– Посмотри, что у меня есть! – сказала она. Потянулась к сумке, достала из нее темную бутылку вина. – Раз уж мы начинаем новую жизнь, так выпьем за нее!

Он открыл бутылку, вынул из подстаканников дорожные стаканы. Налил вино, глядя, как в стекле качается черно-красный эллипс. Она взяла стакан, держала его на весу. За ее головой в окне мелькали, как пчелки, золотые огоньки. И она говорила: